— Она в опасности, — говорю я.
— Мы все в опасности! — кричит Эш, а Репка ржет, тряся гривой. Он проводит рукой по ее длинной шее, успокаивая ее. — Разве ты не видишь здесь лицемерия? Разве ты не понимаешь, как несправедливо, что тебе позволено рисковать всем, а мне нет? Компаньоны — мои суррогаты, Вайолет. Они мои люди, и им тоже больно, но они не особенные в любом случае, поэтому кого это волнует? Кого волнует, что они яркие, талантливые молодые люди, подвергающиеся насилию и манипулированию? Они лишь симпатичные вещи, которые хороши только для секса, верно? Почему их голоса должны иметь значение?
— Это не тоже самое, что… это Хэзел, Эш. Моя сестра. Ты бы сделал то же самое для Синдер.
Было неправильно это говорить, и я немедленно это осознаю. Эш вскидывает голову; его взгляд такой яростный, что заставляет меня съежиться.
— Не надо, — холодно говорит он.
Мои щеки горят. — Мне очень жаль. Я просто говорю, что у всех нас есть люди, ради которых мы готовы идти на жертвы.
— И кто у меня остался, Вайолет? Ты. Только ты. — Он снимает сумку с плеча и роняет ее на землю. — Но ты, кажется, думаешь, что только тебе позволено делать трудный выбор. И ты, кажется, не понимаешь, что твой выбор влияет на других людей, включая меня.
Он смотрит на меня в течение нескольких секунд, прежде чем покачать головой, разворачивается на каблуках и скрывается в ночи.
Когда Рейвен останавливается возле амбара, чтобы вернуть мне аркан, она знает, что что-то не так.
Едва ли мне нужно объяснять ссору с Эшем. Мои «шептуны», должно быть, вещают на полную громкость. Она отодвигает соломенный манекен, который сделал для нее Эш, чтобы тренировать захваты и удары, и тянет меня на соломенный тюк, обнимая меня рукой.
— Он напуган и зол, — говорит она. — И он хочет помочь.
— Я понимаю, но он даже не понимает, в какой опасности он окажется, если уйдет! Я не говорю, что не верю в него…
— Правда? — спрашивает Рейвен. В ее тоне нет осуждения, но вопрос все равно меня раздражает.
— Чего ты хочешь от меня, чтобы я сказала «ага, Эш, великолепная идея, пойдем в Банк и скрестим пальцы, чтобы тебя никто не узнал»?
— В этом городе тоже есть люди, за которых он переживает. А здесь, в этом доме, все вертится вокруг суррогатов. Мы никогда не говорим о компаньонах. И никто этого не делает. Ни Люсьен, ни Гарнет… — Она склоняет голову на бок. — У нас у всех есть собственные битвы. Я хочу твоего возвращения в Жемчужину не больше, чем он. Я просто знаю тебя достаточно хорошо и понимаю, когда протестовать бесполезно. — Она толкает меня плечом. — Позаботься о себе. И о Хэзел. И присмотри за Гарнетом ради меня.
Я улыбаюсь, хотя все еще ощущаю тяжесть ссоры.
— Есть, мэм.
— Интересно, какая его женушка.
— Довольно скучная, по его словам. — Гарнет обычно избегает упоминания о Корал, если получается. Особенно рядом с Рейвен.
Она спрыгивает с тюка.
— Так ты снова будешь слугой. Эй, может это будет преимуществом. Может быть, ты сможешь увидеть, есть ли недовольство в королевских домах, это знание можно будет использовать для нашего дела.
Я знаю, что она просто старается помочь, быть позитивной. И я ценю это.
— Ага, — говорю я. Затем я делаю паузу. — Он… он вернулся в дом?
— Нет, — говорит Рейвен. — Я не знаю, где он.
Я обнимаю ее на прощание, и начинаю готовиться ко сну. Я забираюсь на сеновал, неся с собой сумку с вещами Эша. Я ложусь, закрываю глаза и хочу заснуть. Но все, что я вижу — это Курфюрстина, наливающая яд Хэзел в бокал с водой. Или Курфюрстина, нанимающая кого-то, чтобы тот спихнул ее с лестницы или задушил во сне, или…
Герцогиня никогда не выпускает Хэзел, напоминаю я себе. Разве ее заключение не должно обеспечить ее безопасность?
Я открываю глаза и смотрю на доски потолка, пытаясь отбросить разочарование и сомнения. Я всегда думала, что поступать правильно будет легко. Пусть даже совершить само действе бывает нелегко, однако его, по крайней мере, легко определить. Но теперь я отказываюсь от своего собственного плана ради чего-то поспешного и не полностью продуманного. Я теперь даже на себя не похожа.
Слышится скрип лестницы, и я сажусь.
— Эш? — шепчу я. Я чувствую, что он ползет ко мне. — Мне так жаль, — говорю я. — Я не…
— Ш-ш-ш. — Он мягко прижимает свои губы к моим, и я дрожу. Я притягиваю его к себе, признательная за его успокаивающее присутствие, теплоту его тела, запах его кожи.
— Я не хочу ссориться, — бормочет он.
— Я тоже.
Он проводит пальцами по моей шее, по ключице. На мне лишь тонкая сорочка, и моя кожа покрывается мурашками, пока он ведет пальцами ниже к животу.
— Ты когда-нибудь задумывалась, что будет… после? — тихо спрашивает он.
— После? — спрашиваю я, не совсем осознавая, о чем он, потому что его пальцы, покружив у пупка, теперь опускаются к моему правому бедру.
— После всего этого. — Его губы на моей шее. — После того, как ты спасешь Хэзел. После сражения и уничтожения стен. После того, как этот город постигнут потрясения, которых он прежде не знал. Допустим, мы выиграем. Королевская власть больше не управляет городом. Чего ты хочешь?
— Я не знаю, — говорю я, пока его рука сжимает мое бедро. — Я не очень об этом задумывалась.
— После всех этих планирований ты даже не знаешь, чего хочешь дальше?
— Может, я не верю, что мы победим.
— Может, ты просто боишься будущего.
Я нахожу впадину у основания его шеи и мягко целую это место.
— А какой у тебя план на будущее?
Его рука замирает у моего колена.
— Никакой, — говорит он, отстраняясь от меня.
Я тут же настораживаюсь.
— Эй, — говорю я, хватая его за волосы, чтобы далеко не отпускать. В его глазах отражается тот скудный лунный свет, который попадает на нашу постель. — Ты можешь сказать мне.
Он вздыхает, затем говорит.
— Я хочу быть фермером.
Я жду больше объяснений, но их не следует.
— И это… все? — говорю я, не желая обидеть, но все же чувствуя себя сбитой с толку.
— Ты не думаешь, что это глупо? — говорит он. — Ты не думаешь, что такие люди как мы, после всей той роскоши, к которой мы имели доступ — одежда, еда, богатство — что я захочу чего-то большего?
— Я думаю, что цена за всю эту роскошь была слишком высока, — говорю я. — Я была бы счастлива никогда в жизни больше не видеть золотую парчу. Где бы ты хотел завести ферму? Я имею в виду, очевидно, кроме Фермы.
Он устраивается, вытянувшись рядом со мной и подпирая голову рукой.
