— Это хорошо, — говорю я. — Роды убивают суррогатов.
— Что?
— Так много нужно объяснить. Но сейчас ты можешь сказать мне, чего она хочет? — спрашиваю. я — Если она больше не пытается сделать тебе ребенка?
Хэзел качает головой.
— Я не знаю. Когда я ее увидела в следующий раз, она была спокойна и сказала, что я должна… измениться. Тогда доктор начал резать мне лицо. — Она ощупывает нос и щеку одной рукой. — Как я выгляжу? — спрашивает она со страхом.
Я стараюсь улыбаться смело.
— Ты хорошо выглядишь, — успокаиваю я ее. — Ты… ну, на самом деле, ты похожа на меня.
Ее брови подскакивают вверх.
— Правда?
— Все в Жемчужине думают, что ты — это я, — говорю я.
— Итак… ты вернулась, чтобы занять мое место?
Она выглядит такой нетерпеливой, и у меня возникает чувство вины, к которому я не была готова.
— Послушай меня, — говорю я, прижимая ее лицо в руках. — Если бы мое пребывание здесь означало, что ты можешь вернуться домой к матери, я бы сделала это в одно мгновение. Но… — Слова, слетающие с губ, обжигают. — Я не могу забрать тебя, Хэзел. Не сейчас.
— Подожди, что? Ты просто… оставишь меня здесь? — плачет она.
— Я живу во дворце, — говорю я. — Я буду присматривать за тобой все время, обещаю. Но если я отпущу тебя, они поймают тебя и догадаются, что тебе кто-то помогает. И тогда мы обе будем мертвы. В этом городе сейчас столько всего происходит. Жаль, что я не могу всего тебе объяснить.
Хэзел обмякла, закрыв руками лицо. Секунды проходят в тишине.
— Так… ты бы умерла здесь? — шепчет она.
— Да, — шепчу я в ответ.
— Я умру здесь? — Ее голос такой слабый и испуганный. Я обнимаю ее.
— Нет, — твердо говорю я. — Я не допущу, чтобы с тобой что-то случилось. — Я прикусываю губу, снова наворачиваются слезы. — Помнишь те первые несколько недель после смерти отца?
Она кивает у меня на груди.
— Помнишь, как ты была напугана, потому что мама почти не разговаривала, а Охра постоянно дрался в школе?
Еще один кивок. Мы не часто говорим об этом времени. Я не думала об этом годами, потому что это слишком больно. Но мне нужно, чтобы моя сестра знала, что она — семья, и я никогда не откажусь от нее.
— Что мы делали вместе?
— Мы зажигали свечу каждую ночь, — говорит Хэзел. — Ты говорила, что Отец может видеть нас через свет. И ты сказала, что слышишь его. Он сказал, что семья — это навсегда, и что мы всегда были вместе, потому что он наблюдал за мной, и он гордился. Он сказал мне, что он скучал по мне, и он любил меня и… но, Вайолет, ты все это придумала, и я тогда была ребенком, поэтому я верила тебе.
— Кто сказал, что я это выдумала? — говорю я. — Отец наблюдал за нами через этот огонь свечи. Он на самом деле скучает по тебе, и он тебя любит. Он смотрит на тебя прямо сейчас. И я тоже. Семья — это навсегда. Я не собираюсь позволить чему-нибудь случиться с тобой. И я вытащу тебя из этого места. Я обещаю. — В моем горле поднимается ком. — Однажды я позволила тебе поверить, что я забыла тебя. Я сказала себе, что никогда не позволю этому случиться снова.
— Мне страшно.
— Мне тоже.
— Маме тоже должно быть страшно, — говорит Хэзел. — И грустно. Никого из нас нет теперь.
Комок в горле становится больше. — Отец тоже за ней присматривает, — говорю я.
Наконец, я понимаю, что пора уходить. Я пробыла здесь слишком долго.
— Я должна идти, — говорю я. — Но я обязательно вернусь, клянусь.
— Можешь принести мне поесть? — умоляет она. — Они кормят меня только через трубки. Я скучаю по шоколаду.
— Моя маленькая сладкоежка, — говорю я, дразняще щипая кончик носа. Хэзел улыбает старое прозвище, которым Отец называл ее, когда она заглядывала в карманы за угощением — кусочком лакрицы или карамелькой.
Я помогаю ей лечь, так что я могу застегнуть ремни назад, натягиваю одеяло до подбородка и целую ее в лоб.
— Ты знаешь, — говорю я, — что я прощалась с тобой каждую ночь, когда жила в этом дворце? Это всегда заставляло меня чувствовать себя лучше.
— В самом деле?
— Естественно. И теперь я могу сказать тебе это лично. Спокойной ночи, Хэзел.
Хэзел отвечает неясной улыбкой.
— Спокойной ночи, Вайолет.
Затем я поворачиваюсь и бегу из комнаты так быстро, как только могу, прежде чем потерять контроль и остаться с ней навсегда. Я задвигаю дверь за собой, без сил опускаясь на лестницу; слезы текут по моим щекам.
Что они сделали с ее лицом? С ее глазами? И зачем? Герцогиня точно знает, что Хэзел не может забеременеть, так что нет причин держать ее взаперти в медицинской комнате. Нет никакой причины держать ее в живых. И все же она сказала всему городу, что Хэзел уже беременна.
Так какова ее конечная цель? Я думаю об этом, когда поднимаюсь и возвращаюсь в свою комнату. Какова роль Хэзел в ее планах?
Глава 12
В ТЕЧЕНИЕ СЛЕДУЮЩЕЙ НЕДЕЛИ Я ПРИВЫКАЮ К ЖИЗНИ В КАЧЕСТВЕ ФРЕЙЛИНЫ.
Я пробираюсь поздно ночью в медицинский кабинет, чтобы увидеть Хэзел. Я приношу ей еду, когда могу, и рассказываю обо всем, что происходит в городе за пределами Жемчужины. Я рассказываю ей о Белой Розе, Заклинаниях и их истинном предназначении, и все об обществе Черного ключа.
— Охра говорил о них, — говорит Хэзел, жуя пирожное. — Я не верила, что это было по-настоящему. Он сказал мне, что он и СейблТерсинг будут рисовать ключи на стенах Фермы.
— Вот как Общество нашло его, — говорю я.
— Он в порядке?
— Да. Он сейчас на Ферме. Он там счастлив.
Хэзел улыбается.
— Хорошо. Она вздыхает. — Мама ему тоже не поверила. Она, вероятно, не выпустила бы его из дома, если бы знала, что его могут втянуть в тайное общество. Она всегда говорила ему не высовываться. — Хэзел фыркает. — Ей нужны были деньги, которые он зарабатывал, особенно после того, как тебя продали, и мы больше не получали суррогатную компенсацию.
Беспокойство сводит мой желудок словно судорогой, как моя мать выживает, когда все ее дети ушли?
— Мама сильная, — говорю я, больше для себя, чем для сестры. — И умная. Уверена, она что-нибудь придумает.
— Да, — соглашается Хэзел, но без особого энтузиазма. — Эй, как ты думаешь, когда все это закончится, мы сможем жить с тобой и Охрой на Ферме? Думаю, мне понравится Ферма. И маме тоже.
Я толкаю ее плечом.
— Вам обеим это понравится. Особенно Белая Роза.
Я также рассказываю Хэзел об Эше. Про него до сих пор нет вестей. Меня мотает туда-сюда между страхом за его жизнь и яростью на его поступки. Каждый раз, когда я вижу газету, я ищу его лицо. Я до сих пор помню вывески, которые висели в каждом округе этого города после того, как он сбежал.
