Ада не жаловалась. Мы медленно пошли по дому, вздрагивая, когда сталкивались друг с другом, сердца колотились от скрипа пола. Крупного темного монстра не было видно, и мы ощущали лишь холод, что проникал в кости и жалил глаза. Мы окропили потом все соленой водой, скандируя слова.
Наконец, мы дошли до конца изгнания, нужно было обмакнуть черную свечу в алое масло крови дракона и посыпать ее порошками. Максимус передал ее мне с серебряной подставкой и сказал держать ее ведущей рукой. Мне пришлось задуматься, какая это была рука. Я была правшой, но не так давно обнаружила задатки амбидекстера, все больше делала левой рукой. Это было вместе с новой силой, может, усиливался мозг.
Я взяла свечу, он зажег фитиль, который заискрился, а потом успокоился, загорелось спокойное желтое пламя.
— Сгорает эта свеча, как и все негативные энергии в этом месте, — строго сказал он и посмотрел мне в глаза. — Повтори. А потом ты, Ада. Помощь нам нужна. Все эти пять минут. Вперед.
Мы с Адой повторили фразу, я тревожно посмотрела на часы. Родители вернутся через сорок пять минут, если не раньше. У нас не было пяти минут. Но и монстр в доме нам не требовался.
После пяти минут пытки, взглядов друг на друга, пока мы прислушивались к каждому шуму в доме, смотрели на облака дыхания в воздухе и дрожали, он заставил меня опустить свечу на стол, а потом дал мне в правую руку белую свечу.
И мы вместе сказали:
— Белая свеча заполнит пустоту светом и надеждой.
Потребовалось пять спичек, чтобы загорелась свеча. При последней попытке я ощущала беспомощность, не знала, что будет, если мы не сможем закончить ритуал. Но последняя спичка сработала, упрямый фитилек вспыхнул, и огонек слабо заплясал перед нами.
Максимус сказал:
— Эта свеча догорит, позитивная энергия наполнит это место, не впустив негатив, — мы повторили за ним. Он указал жестом, что я могу опустить свечу, и мы смотрели, как свечи догорают.
— Все? — тихо спросила я, его лицо сияло от огня. Танец добра. Танец зла.
— Мы закопаем их во дворе. Но не возле бутылочки.
Мои глаза расширились.
— Я не хочу туда идти.
— И я, — пропищала Ада.
Он слабо улыбнулся.
— И я не хочу. Но я могу сам, если вы хотите остаться дома. Одни.
Мы с Адой переглянулись. Что было лучше?
— Огонь почти догорел, — прошептал он, кивнув на свечи. Черная стала лужей воска, что лился с подставки на стол. Белая была близка к этому. Я была рада, что он принес короткие свечи. Оставалось пятнадцать минут, судя по часам на кухне, и надежда была лишь на то, что мама напишет мне, а мой телефон пока не вибрировал.
Черная свеча догорела с облачком дыма цвета оникса, через минуту это сделала белая.
— Хорошо, — я отошла от выступа, к которому прислонялась. — Пора закопать…
На этом свечи вдруг загорелись сами, хотя в них не оставалось воска.
— Ох, — сказала Ада. Мы смотрели друг на друга, не зная, что делать.
— Ждем, — неуверенно сказал Максимус. Он развел руки за собой, закрывая нас с Адой и удерживая нас. — Им нужно самим догореть.
Мы следили за огоньками, а они танцевали в холодном воздухе. Мой телефон загудел, мы вздрогнули, а я охнула. Дрожащими пальцами я вытащила его из кармана и посмотрела на экран. Мама.
— Огням лучше догореть за эти десять минут, — предупредила я.
— Они вообще не должны уже гореть, — сказал Максимус.
Я склонилась, отодвинувшись от его руки, и посмотрела на свечи. Они были лужами, за прозрачным воском и огнем я видела металл подставки. Сам воск горел. Как такое возможно?
И тут ужасающий грохот заполнил дом. Звучало так, словно распахнулась входная дверь.
Свет вокруг нас погас.
Огонь потух.
Мы оказались в темноте.
Ада заскулила.
Раздался рев, шорох из гостиной, я уловила в коридоре сияние. С любопытством и страхом мы покинули кухню и пошли вместе, с опаской вышли в коридор. Входная дверь была распахнута, соль перед ней танцевала, словно играла с невидимым ветром, который мы не чувствовали. Соль взлетала и падала, а потом разлетелась по паркету, как дорожка, мимо наших ног, а потом повернула вправо, в сторону гостиной, где было сияние.
Мы пошли за ней, и я не была удивлена, увидев, что в гостиной ярко горит, трещит и ревет огонь в камине. Сначала казалось, что кто-то стоит перед огнем, черный силуэт смотрел на пламя спиной к нам. Но это была игра света, потому что я моргнула, и там никого не оказалось.
— Кто зажег огонь? — спросила Ада. Казалось, ее хрупкая фигурка сломается пополам от страха.
— Или что? — добавила я, это не помогало. Она пошатнулась и прижалась к дверному косяку.
— Там… что-то есть, — сказал Максимус, сосредоточенно щурясь. Он пошел широкими шагами по персидскому ковру.
— Осторожно, — с тревогой окликнула я.
Он замер перед огнем, посмотрел на него пару мгновений, напоминая то, что я видела до этого. Было очень похоже. У меня было предчувствие?
Он схватил кочергу справа от себя и осторожно ткнул ею в сердце огненного зверя.
Мы с Адой пристально следили за ним, он вытащил кочергу и повернулся к нам. Конец кочерги пронзал, как гарпун рыбу, прямоугольный кусочек бумаги.
Он медленно подошел к нам, глядя на нас с растущей тревогой.
— Что это? — спросила я.
Он осторожно снял бумагу, которая обгорела, дымилась и была обтрепана по краям, с острого конца и показал нам.
Это была фотография.
Не просто фотография. Наша последняя семейная фотография, сделанная три года назад. Хотя от огня цвета выгорели, было четко видно маму и папу, стоящих за диваном, и нас с Адой, устроившихся перед ними, вежливо скрестив ноги, улыбаясь. Фотография была счастливой.
Была.
Наши глаза были замазаны черным, ровными кругами.
Я забрала ее из руки Максимуса, мне было плохо, узел страха был в животе.
Нас окутала тяжелая тишина, мы обдумывали значение фотографии.
Это была угроза? Предупреждение? Знак?
И кто это оставил?
Я открыла рот, чтобы задать эти вопросы, когда сильный порыв ветра обрушился на камин, потушил огонь за раз, оставив нас снова во тьме, вырвав фотографию из моей руки.
А потом зловеще и медленно проскрипела входная дверь.
И…
Раздалась ругань на шведском.
— Что это такое?
Вернулись родители. Я слышала, как сглотнула Ада.
— Перри, Ада? — позвал папа из-за угла.
