— Мне жаль, что я ничего не сказала про женщину в коридоре. Про Жуткую клоунессу.
Я уже не злилась за это. Я понимала. Кто-то здесь должен был сохранять разум, и это была не я. Не после этого.
— Знаешь, — тихо сказала она. — Она мне кое-что сказала. В коридоре. Я слышала это в голове, — она звучала потрясенно. Удивительно, как я привыкла видеть Пиппу, она порой даже не казалась сверхъестественной.
— Что она сказала?
— Что мы должны остановить их.
— Мы должны остановить их? Кто мы? И кто они?
— Понятия не имею. Но мне показалось, что я ее знала.
Мои губы дрогнули. Где-то в голове хотели встать на места шестеренки, чтобы работать, пока я не пойму все. Но я слишком устала. Я одновременно зевала и дрожала.
— Давай спать, — сказала она и осторожно подняла меня на ноги. Я сняла пожеванные джинсы и надела штаны пижамы, а потом отвернулась от нее, чтобы снять футболку.
— Перри?
Я замерла с футболкой на голове.
— Что?
— Твоя спина.
Я пыталась увидеть, но не могла. Я опустила футболку, а Ада подошла и коснулась середины спины. Там было больно.
— Его вина, — сказала она.
— Тоже написано?
— Да, — подтвердила она. — Не глубоко. Кровь не течет.
Теперь я уже вряд ли сделала это с собой. И теперь это была его вина.
Я выудила футболку и надела, мы пошли в ее комнату. Мы оставили включенной маленькую лампу, она тихо включила радио, чтобы успокоить нервы. Я устроилась рядом с ней, как делала она, когда ей было пять, а мне двенадцать, и я читала ей «Ужастики», пугая.
Несмотря на ужас, окружавший нас, понимание, что что-то может произойти в любой миг, я не боялась. Это было сильнее страха. Я была… несчастна. Словно покрывало печали было где-то в моем разуме и смягчало меня каждой фиброй.
Мне казалось, что это все. Что больше ничего не будет. Мне не хватит сил бороться.
— Ада, — медленно и тихо начала я. — Я люблю тебя. Ты лучшая сестра и девушка, и мне жаль, что я двадцать три года ждала, чтобы сказать это.
— Зачем ты мне это говоришь? — встревожено спросила она.
— Потому что…
— Не глупи, Перри.
— Что-то происходит со мной. Что-то меняется.
— Я тебя спасу. Мы будем в порядке.
— Но это внутри меня. Понимаешь? Вряд ли у меня осталось много времени. Думаю, это последняя ночь.
Ее рот раскрылся.
— Как можно так говорить!
— Ада, — я старалась подобрать слова, чтобы она понимала боль в моем сердце. Тяжесть. — Знаешь ощущение, когда плакала слишком много, всего было слишком много, и тело просто… прекращает работу? Я уже не могу.
— Нет, — решительно сказала она, глаза вспыхнули. — Нет, ты не прекратишь. Ты не сдашься, Перри. Мы тебя исправим. Завтра я найду способ и все исправлю.
Я попыталась улыбнуться, поблагодарить ее за настойчивость, веру, что все будет хорошо. Но я не смогла. Улыбку стер страх.
Абсолютный страх.
Я не была одна. Существо вернулось.
Во мне. В моем разуме. В моей душе.
Это снова происходило.
— Беги! — в панике закричала я Аде. Она вскочила, глаза расширились от потрясения. Она реагировала недостаточно быстро. — Уходи! Уходи, Ада, иди к маме с папой! Беги! Прочь! Скорее! Уходи!
Я не успела увидеть, послушалась ли она, мой разум был отброшен. Я лишилась контроля, не была уже хозяйкой тела. Я помнила последним, как мои ладони сжались в плотные кулачки.
Все почернело.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
— Она просыпается. Биту.
Не лучшие слова при пробуждении.
Я застонала и попыталась открыть глаза. Они словно были склеены. Горло першило от сухости Сахары, я скривила губы, уголки трескались с болью. Язык был с металлическим привкусом боли.
Снаружи лился дождь. Я слышала его на окне и крыше. А за ним слышала дыхание людей, пытающихся вести себя тихо, но безуспешно.
Я смогла протереть глаза. Они были покрыты засохшей жидкостью. Глаза открылись, и я увидела размытую кружащуюся комнату.
Свою комнату.
Был уже день, у моей кровати были мама, отец, Ада и Максимус.
Ада держала в руках биту, но так, словно ей было больно делать это. Она оглядывалась и хотела уйти.
Другие с любопытством смотрели на меня, затаив дыхание, тела были напряжены, словно они хотели бороться. Или бежать.
От меня.
Я хотела поднять голову, чтобы лучше рассмотреть, но она была слишком тяжелой. Я могла лишь лежать и смотреть на них. Смотреть, как они смотрят на меня.
Максимус заговорил первым:
— Перри, это ты?
Что за вопрос?
Я несколько раз кашлянула и ответила:
— Конечно, это я.
Все заметно расслабились, кроме Ады. Она повернулась лицом ко мне.
Я охнула.
На ее лбу справа была рваная рана, у глаза на щеке был бинт.
Я тут же поняла, зачем ей бита. И почему она ее не хотела держать. Я сделала это с ней. Сделала, пока не была собой.
— Что еще я сделала? — спросила я. Они молчали.
— Расскажите, что я сделала! — завизжала я и закашлялась.
— Ей нужна вода, — сказал Максимус и вышел.
Когда я перестала кашлять, он подошел ко мне со стаканом воды.
— Веди себя хорошо, — сказал он с улыбкой. Но она не отразилась в его глазах.
Я кивнула, не было сил говорить. Он поставил стакан на стол и быстро попятился. Я нахмурилась и выпила прохладную воду.
— Я не буду кусаться.
— Ты пыталась, — ответил он, потирая руку. Он снова стоял рядом с моими родителями.
— Перри, мы не знаем, что с тобой, — сказал отец, словно я просто была в плохом настроении последние дни. — Завтра мы отвезем тебя в больницу. Чтобы тебя осмотрели.
— Пап, это не сработает, — сказала Ада, переложив биту в другую руку.
Папа отмахнулся.
— Ада, я слушал достаточно этого бреда. Это смешно и… кощунственно. Абсолютно. Церковь не верит в одержимость демоном.
— Верят! — сказала она. — Я читала об этом!
— О, в той чудесной книге, которую твоя сестра принесла домой из библиотеки?
— Да! — завопила она. — Там, в Интернете, всюду. Максимус подтвердит! Скажи им, Максимус.
