– Мр-р-р-ра-ау!
Шагаю по стене туда-сюда, тру уши. Думай, Пташка, думай.
Как найти Гнома и Накера? С чего начать, если никто не хочет говорить об этом?
Всё верно я подумала: нужно идти на Хмарьку и смотреть на сопроводителя. Может, удастся понять, что он скрывает.
Ох, нет, ведь я понятия не имею, кто был сопроводителем!.. Но я знаю, кто управитель, а ему-то точно доложили про всё, что там произошло!
– Мр-ра-а-у-у!
А может ли управитель держать это в секрете от земледержца, которому подчиняются хмури?.. Интересно, действительно ли случайно на днях «терялась» моя коробка с зельями? И то ли в ней теперь Пёрышко?
Мрак, о чем я думаю? Что земледержцева канцелярия и замковые службы строят козни против хмурей? Тьфу ты, чушь собачья!
Или нет.
– Мы что-нибудь выясним, – говорю я наконец, глядя в спину наставника и вижу, как расслабленно опускаются его одеревенелые плечи. – И я тут еще кой о чем вспомнила – наверное, чушь это и глупость, но все-таки тебе это расскажу, а ты подумаешь. И еще, знаешь что?
– Что? – Хрыч оборачивается, и я удивляюсь, какой же усталый у него взгляд. Почему я раньше этого не замечала?
– Мр-ра-а-у!
– По-моему, надо выпустить дракошку. Мне кажется, он что-то чует.
Накер
Псина колебался много дней, но я надеялся, что любопытство исследователя переборет страх. Я не знал, что с ним сделают деревяшки, если о чем-то пронюхают. А он, видимо, знал, потому и не решался. Меня утешало уже то, что он сразу не послал меня во мрак.
– Нужно оставить тебя на ночь в испытальне, – наконец объявляет он. А я уже почти потерял надежду. – Тогда я смогу пояснить, зачем тащу все эти мерки, ну и про гонг что-нибудь выдумаю.
По виноватому виду Псины я понимаю, что значит «Остаться в испытальне на ночь».
– Хорошее дело! Чтобы ты меня хорошенько изучил, я же должен до полусмерти избиться о деревяшки?
– Не выдумывай, – морщится он, – ничего не до полусмерти. Они с тобой очень осторожны, вас же тут…
Он умолкает и отворачивается. Да, я понял. Нас тут мало, боятся прибить ненароком. Представляю, что энтайцы делают с теми, с кем не нужно осторожничать! Кого много. Или нет, не представляю, не хочу. Плотная древесина и густые ковры зеленых листиков гасят все звуки за стенами, чему я всю дорогу был только рад.
– К тому же, – говорит Псина, цепко глядя на меня, – кто знает, к чему это приведет. Вдруг ты возьмешь да исчезнешь. Лучше из испытальни, чем из камеры.
Заставляю себя не отводить взгляда. Лукавец из меня, конечно, тот еще, но ведь главное – что Псина согласился. Я думаю, это всё его любопытство или, как он говорит, тяга к знаниям. Из обычного моего состояния он уже давно выжал всё, что мог, и не может отказаться от возможности исследовать состояние необычное. То есть, наиболее близкое к нему. Я не думаю, что в самом деле смогу зайти на Хмурую сторону без Пёрышка, а куда дели две отнятые у Гнома фляжки – даже не спрашивал, потому что спрашивать нужно не у него. Энтайцы знают, что с Пёрышком нас тут не удержать, да и Псина это понимает. Если бы я хотел исследовать хмурей и их зелье, то вообще бы разнес их по разным испытариям.
Хочется надеяться, что энтайцы не такие умные, как я. Ха-ха.
Сегодня им хотелось узнать всё, что я помню про четвертый год учёбы, а мне хотелось слать их во мрак, носиться по испытальне, требовать встречи с Гномом и Тучей, и еще бадейку бражки, только нормальной, а не отравленной. Поскольку уже много дней наши встречи проходят довольно мирно, разве что с парой уколов шилом для острастки, энтайцы сначала растерялись, и мне даже стало немного жаль их.
Но опомнились они быстро, и дальше мне было жаль уже себя.
Валяюсь на высоком столе, для порядка дергаю привязанными ногами. В голове слегка шумит, на шее запеклась кровь, тело пытается ползти вбок по наклонной столешнице. Кажется, меня собираются к ней прибивать. Как я на это согласился, чем думал?
Высокие, поджарые темно-коричневые деревяшки возятся у другого стола. Он вежливо подает им какие-то предметы, шурша гибкими тонкими ветвями. Удивительное растение, никогда бы не подумал, что положение веток может так явственно выражать подобострастие. Другие ветки – толстые, серые, напитанные солнечным светом, воткнуты в маленькие дупла на стенах. Свет от них совершенно ровный и немного туманный, из-за этого силуэты энтайцев кажутся призрачными, словно я нахожусь на Хмурой стороне.
Тоскливо сжимается в груди. Близок локоть, да не укусить… Но попытка не пытка. Вдруг это того стоит?
Я не был на Хмурой стороне после той истории с сиренами и танством. Не случалось надобности. Сначала мы с Хрычом долго добирались до обители, потом я шатался по двору и галерейкам, убивал время в тренировочных комнатах, собирал грибы в лесу, пару раз ездил в ближайшие поселения. Много дней провел в рыбацком домике – неподалеку от обители, на одном из островов. А потом старый Пень, возивший мне припасы, велел собираться и двигать на встречу с управителем.
Конечно, я думал о Хмурой стороне и о том, как она меня встретит. Прийти туда снова мне очень хотелось, как всегда, но вместе с тем было немного боязно – случается такая неловкость между людьми, через много времени после какого-нибудь неудачного случая, когда каждый из них не знает, как теперь поведет себя другой.
В любом случае, Пёрышко мне пока не выдавали, так что прийти я никуда не мог.
…С влажным хрустом расходятся дверные руки-крючья, впускают еще одного энтайца. Он подходит к столу и останавливается прямо надо мной, смотрит на меня темными выпуклыми глазами, блестящими, словно жуки. Скалится обточенной корой на губах – вот это что-то новенькое!
– Что, ты в детстве мечтал стать хищником? – интересуюсь я. – Пришел чего-нибудь погрызть? Или состязаешься с бобрами, кто быстрей плотину построит?
Между острых зубов деревяшки проскальзывает ярко-красный язык, свешивается из пасти, длинный, как у медведя. Голые руки – с виду совершенно беспомощные. Тонкие, как палки, с узловатыми крупными локтями, язык кажется едва ли не толще их, и есть в этом что-то зверски непристойное.
От второго стола что-то скрипят по-древесному. По голосу я узнаю кривобокого тугодума с желтой татуировкой на лбу. Стоящий надо мной энтаец шамкает губами – деревяшки делают так, задумываясь, но из-за вырезанных «зубов» у него получается хищное щелканье.
– А с тебя не сыплются короеды, когда ты так делаешь? – спрашиваю я.
Черные глаза-жуки смотрят на меня без всякой злобы, в них есть только любопытство. Ну и правильно, разве дерево может обижаться?
Энтаец защипывает длинными пальцами складку кожи между моим плечом и шеей, тянет её вверх, словно хочет рассмотреть получше, а потом неуловимо-быстрым движением остро заточенного когтя пробивает насквозь.
