— А я специально носил кольцо как тайный пароль и все выискивал, вынюхивал след.
— Мы нашлись — и это чудо. Давай есть и пить, словно именинники, или жених и невеста, или…
— Номинанты премии «Обыкновенное чудо». На рамке написано — не пугайтесь, произошло чудо. Пряталось, пряталось, и вот оно — явилось! Держитесь, везунчики! Вы никогда не были знакомы, ухитрились произвести на свет дочь, разлетелись в разные стороны и случайно нашли друг друга через девятнадцать лет.
Вера улыбнулась, и нечто от тайного знания гадалки Перселы появилось в ее глазах.
— Все было не случайно, Мишель. Все — с начала и до конца. Мы ведь всегда знали это, но не умели понять. Всегда знали, что будем искать друг друга.
— А моя училка в школе все злилась, что я не откликаюсь на имя Глеб, и жаловалась родителям на мою рассеянность.
— Простим ее. И всех, кто сочтет, что нас надо лечить в клинике для душевнобольных.
— Ну, если там имеются двухместные номера…
Глава 27
За окном раннее утро, курлычут горлицы, ветки каштана поднимают свои роскошные праздничные свечи. Вера спит, свернувшись на козетке с портретом в обнимку. В комнату тихо вошел мужчина со свертком, осторожно огляделся, долго смотрел на спящую Веру. Стараясь не разбудить ее, развернул сверток, достал из него веточку дикой белой розы, пакет с овощами и нечто свернутое в трубку. Положил цветы у лица спящей, а на полу расстелил маленький коврик изнанкой кверху. Затем на цыпочках удалился на кухню, откуда тотчас же донесся грохот посуды.
Вера проснулась, увидела розы, снова зажмурилась и открыла глаза. «Почему хороший сон никогда не возвращается? Почему вообще от меня уходит все самое дорогое?» Насторожившись, она прислушалась к звукам на кухне, резко села и позвала:
— Машка?! Машуля!
Появилась не Маша. Подвязанный полотенцем, из кухни вышел Глеб:
— А не отведать ли нам горячего борщеца, хозяйка? — Он сел у ее ног.
Вера положила руку на его голову, накрутила на палец плотную русую прядь.
— Ты не странник. Ты повар.
— Странник! Рыцарь, искавший тебя долго-долго. Я прожил жизнь Мишеля, я влюбился в Анну, я верный, преданный… И вообще — знаю нечто самое главное. Смотри… — И Глеб показал на коврик у ног.
— Ручная восточная работа, девятнадцатый век, — механически выдала характеристику Вера.
— Важно другое — мы видим здесь, на изнанке, жуткий хаос, переплетение цветных нитей, узлы — невнятную путаницу. А теперь: раз-два-три! — Глеб перевернул ковер. — Дивный узор! И как немыслимо сложно переплетаются линии и цвета, образуя красоту и гармонию. Ты поняла? Это наша жизнь, но нам дано видеть только изнанку, и мы часто плутаем в хаосе событий, задавая вопросы: зачем, за что, к чему бы все это? Лишь иногда уголок ковра заворачивается, и мы видим, какой чудный узор скрывается на его главной, лицевой, стороне, которая видна лишь Высшему наблюдателю. И нам! Эти истории — давняя и наша — переплетены, составляя единый узор. Чудесный, Вера, чудесный!
— Но ведь нашей истории не было! Ты все подслушал, выдумал, наврал…
— Не знаю… Теперь ничего не знаю… Нет, знаю! Моя правда в том, что мне жизненно необходимо, чтобы твоя история стала моей. Твои воспоминания — моими. Твоя дочь — нашей.
— Но ведь так не бывает. Нельзя прожить жизнь заново.
— Я уже прожил ее. Прожил с тобой! Что хочешь делай, хоть убей, я буду думать, что был Домбай и твою натертую ботинком щиколотку поцеловал в метель я… Что Машка — моя дочь. А это… — он посмотрел на кольцо, — это никакое не признание в любви к Б. Бардо, выжженное еще в школе. Это начало твоего имени.
— Латинское «Б».
— Нет, наше «В»! Завтра же я выжгу твои инициалы полностью. Да чего ждать! Прямо сейчас, каленым гвоздем, на руке! — Глеб выбежал на кухню, и Вера кинулась за ним — так нешуточно прозвучала угроза исполнить надпись каленым железом. Сейчас она совершенно точно понимала лишь одно — он сделает это! И видела иглу, проткнувшую тельце бабочки. «Любовь так легко убить, — сказала гадалка. — Помните об этом…»
В опустевшей комнате вновь зазвучали вокализы горлиц, не смущавшихся громких голосов и грохота посуды, доносившихся из кухни.
Стройная девушка с рюкзачком и голым животиком над отчаянно приспущенными джинсами вошла, огляделась, принюхалась…
— Ого! Здесь разлили свежий борщ. Целую кастрюлю. Какое интересное фото… — Взяв портрет, она с трудом стала читать надпись по овалу рамки: «Память о прошлом… о прошлых существованиях… Память о существованиях, которые были, находится внутри нас… Она прячется глубоко внутри. Но иногда поднимается из глубины к свету… И когда… когда это случается — ты не должен бояться. Не должен бояться и прогонять ее. Ты должен понять: с тобой произошло чудо, странник…» Староанглийский. Как раз по моей части… Гм… Все не так просто, мамульчик…
Заметив пару, выходящую из кухни, девушка спряталась за дверь.
Вера осторожно несла завернутую в полотенце руку Глеба, ухитрившись при этом нежно склонить голову к его плечу.
— Готовить ты больше не будешь, инвалид. Ошпариться борщом — это очень опасно!
— Но расписывать стены буду я. А ты слышала, что талдычат эти милые пташки? — Глеб прислушался. — Не ведаю, что означают эти птичьи воззвания на других языках, но по-русски совершенно очевидно: «Любите птицу!»
— Любить надо меня, — с полной серьезностью сказала Вера.
— Всю жизнь я страдал только по тебе! Не понимаю вообще — тебе нужен какой-то неведомый хмырь, крутивший роман с девушкой, случайно проведший ночь с ее подругой и исчезнувший! Да может он вообще… сплошной лузер или алкаш.
— Я и сама подумала — с чего бы это парню, завоевавшему Маргошку, вдруг влюбиться до смерти в ее какую-то там совершенно неизвестную подругу. И двадцать лет ходить холостым, выискивая ее след. Да этот ловкач уже раз пять был женат!
— А я не женился! Я все выискивал. Нашел. И ничего другого мне не надо. Ничего — слышишь? — Глеб взял старый фотоаппарат. — Наверное, такой был у Мишеля. А может, он самый. Главное — старикан ведь работает, а я потрясающе снимаю!
Оторвав розу от ветки, он приложил ее к волосам Веры.
— Не шевелись, здесь сложная оптика! Никакой автоматики. Черт, как его наводить?
— А я впишусь в кадр? — вышла из своего укрытия Маша и села рядом с матерью.
— Ты как раз вовремя. Я жуткая сегодня. — Обняв дочь, Верочка спрятала лицо в ее растрепанных волосах.
— Ты — единственная. Я так долго искал вас. Тебя и нашу Машку. А теперь, девочки мои родные, посмотрите сюда и послушайте хорошенько: Лю-би-мые…
