— Тань, поставь еще «Миледи», — крикнула, пролетая совсем рядом, всадница. Ее поддержала коротким ржанием Баранка, обдав горячим дыханием шарахнувшуюся с Лавки Татку.
— Задолбала своим Тимировым. Думаешь, он для тебя специально песню сочинил: «Миледи — моя судьба»? Размечталась. А жюри в Юрмале, имея в виду тебя, конечно, сделало его лауреатом!
Танька переставила кассету, и снова понеслась в синеву простенькая, но столь необходимая сердцу Миледи сказочка.
— Клевый парень. Он будет самым лучшим! — кричала Ирка в небесную синь. — Будет, непременно будет!
— И ты — рядышком, — язвила Татка, как ни странно, к полному своему отвращению верившая, что да, так и будет: станет Ирка «звездющей звездой». — Ир, вот ты со всех сторон везучая, а у меня 85 кг и гланды хронические. Отец как поддаст, фингалов навешает, и перспектива совсем веселенькая: по материнским стопам — наследственная посудомойка. Хорошо, если в санатории, можно приличными продуктами разжиться, а если в городской столовке?
Спрыгнув на траву и передав деду фыркающую Баранку, Ирка потянулась, разминая спину, схватила пышку:
— Меня не Тимиров, меня медтехникум ждет. Маман специально на этот случай знакомства завела из отдыхающих. Научусь клизмы ставить — полные штаны радости.
— Ты чё? Медработник — это звучит гордо.
— На фига мне оно сдалось, такое счастье. Вот только недавно, как Тимирова услышала, поняла, что мне надо. Больше всего на свете! Я знаешь что хочу? — Она развернулась к морю и протянула руки, посвящая его в свои мечты: — Я хочу… на сцену хочу или в кино… Чтобы цветы, поклонники, гастроли и афиши, вот такущие — на каждом заборе. И чтобы прожить разные жизни, совсем разные, любить, мучиться, страдать, умирать от яда, как Джульетта, или быть задушенной на кружевных простынях… вот так… — Она упала на траву, безжизненно разметав руки.
Татка вздохнула:
— Актрисой, значит… Ты ж неподготовленная.
— Институт окончу. В июле поступать поеду. — Ирка раскланивалась перед воображаемыми зрителями.
— В Москву? Ну конечно, у тебя ж все получается — захочешь и поступишь, — даже обиделась Татка. — А тут сидишь пень пнем — и никаких надежд.
— Знаешь, в чем секрет, девушка? Надо очень сильно захотеть, тогда все получится. Ты не умеешь сильно хотеть. И вообще, не знаешь, что тебе надо. Больше всего на свете!
— Очень даже знаю. Котлету огромную с жареной картошечкой, а еще пирожки с капустой и торт! Шоколадный, «Прага», как в кафе «Камелия» делают.
— А влюбиться? Ну если подойдет такой… с горящими глазами, с серебром в голосе… Подойдет, опустится на одно колено и скажет: «Мне без вас, Татьяна Онисьевна, кайф не в кайф. Хоть вешайся». И ну обнимать, и целовать, и шептать о страсти.
— Дура. Кто ко мне такой подойдет? Меня только Витька Беленький из девятого на спор чмокнул. Фу, противный, сопливый… — Она с отчаянием доела последнюю пышку. — По жизни я невезучая.
— Не бывает такого. Жизнь полосатая, как матрац. Сегодня не заладилось — жди светлого завтра.
— Ой, не права ты, Гладышева. У каждого своя расцветка. У тебя все в розах, а у меня — в занозах.
* * *
Все-таки интересно, каким законам подчиняется удача? Уж точно не доводам справедливости, торопясь раздать дары в соответствии с достоинствами и обделить нерадивых, порочных, плохоньких. И, как выясняется уже к жизненному финалу, не в ее характере полосатость — размеренное чередование светлых и темных интервалов: помучился, настрадался, получил по полной программе тумаков и шишек, а тут, глядишь — солнышко во все глаза и что ни день — приятная новость. Сказочки это все, психотерапия для массового невезунчика.
Стоит только оглядеться, ясно как божий день: кто был баловнем судьбы, тот, что ни натвори, как сыр в масле катается, а уж у кого не заладилось, то, считай, ждать нечего — всю жизнь на скудном пайке перебиваться предстоит. Будь хоть трижды оптимистом и ходячей добродетелью.
Да только и это не обязательно, если вдуматься. Всякие бывают случаи, сплошные исключения. Так что «Правило везения» никак не выводится, а Фортуна ехидно ухмыляется, готовя очередной, вне понятий и правил, сюрприз.
В то злополучное лето Миледи впервые увидела спину отвернувшейся от нее Фортуны. Увидела, едва очнувшись от жестокого нокаута. А ведь, как приговаривают рассказчики жутких историй, «ничто не предвещало беду».
…Лето, получен аттестат, отплясан выпускной бал, идет подготовка к поступлению в театральный вуз. Юная Миледи возлежит в дырявом гамаке прямо под ветками черешни, обвешанными темными, наливными, глянцевыми ягодами. Протяни руку — и только сплевывай косточки. Под гамаком — труды корифеев сцены: сочинения Бернарда Шоу, Островского, Шекспира. На загорелом животике уютно пристроился увесистый том: Станиславский К. С. «Моя жизнь в искусстве». Знать надо много, но главное — отработать программу по актерскому мастерству.
Ирка зачастила к Одиллии Поликарповне — той самой приятельнице училки Ванды, что помогала достать в драмтеатре костюмы для «Трех мушкетеров». В театре Одиллия Поликарповна переиграла весь классический репертуар и вышла на заслуженный отдых — дело, надо сказать, довольно безрадостное даже для преклонного возраста. Занятия с такой милой, восприимчивой, способной девочкой, вдобавок помогавшей ей по хозяйству, доставляли бывшей актрисе сплошное удовольствие.
— Я думаю, ваш козырь, Ирочка, — способность загораться, фантазировать и верить в вымысел. Живо входить, так сказать, в предложенные обстоятельства. А в смысле амплуа… полагаю, характерная героиня, скорее Элиза Дулитл, чем Катерина из «Грозы», — наставляла она ученицу. — Ведь знаете, теперь можно признаться, тот ваш школьный спектакль — это ужас что такое! А Миледи… Фи, милая, полнейшая вульгарщина.
— Так… так, значит, у меня никакого таланта нет? — Глаза Ирки округлились от изумления.
После такого приговора она не могла сразу определиться, как ей жить дальше: потерять веру в себя или решить, что Одиллия — маразматичка старой закваски, напрочь не понимающая запросов молодого зрителя. Наверное, все-таки придется пожертвовать старушкой.
— Но вы, детка, не отчаивайтесь. Я бы не стала на вас время тратить, если бы сразу не поняла: в девочке есть главное — актерский кураж. Знаете, что это за штука такая? Удивительная это штука, не всем дана. Помню, как-то до войны заболела наша прима, а я в ту пору была созданием юным, мало что в жизни смыслящим. Играли, между прочим, «Отелло»… — Одиллия Поликарповна плавно перешла к бесконечным случаям из своей богатой сценической биографии.
А Ирка победно повторяла про себя: кураж, самое главное — кураж! Смотрела на выгоревшие афиши на стенах, на запылившийся букет давно засохших бенефисных роз от самого Качалова и думала, что когда-нибудь и у нее будет такой букет. От кого? Разумеется, от Тимирова.
…«У меня есть самое главное — кураж! Все остальное непременно получится!» Ирка приподнялась на гамаке, сорвала и сунула в рот черешню. Но не съела, а попыталась с ягодой за щекой прошамкать старческим голосом: «Уж вам надо, милочка, на экзамене себя во всем блеске показать. Так сказать, в каскаде…»
