Выйдя из машины, Сигрид и Петтер направляются к дому, и тут перед ними возникает молодой человек с огромным ножом. Он быстро бежит прямо на них. Сигрид поднимает пистолет и целится.
— Стой, стрелять буду, — кричит она по-норвежски.
Но Бурим не понимает этого языка.
— Стой, стрелять буду, — предупреждает Сигрид во второй раз.
Бурим слишком боится остановиться и продолжает бежать. Он даже не помнит, что в руке у него нож, и ему не приходит в голову бросить его. Он не осознает, где находится.
Сигрид стреляет, и Бурим падает.
Услышав выстрел, Шелдон смотрит на часы. Двадцать минут третьего. Для него это ровным счетом ничего не значит. Как это может повлиять на происходящее?
Однажды такое уже было. Саулу было двенадцать лет, стояло лето, они находились в Нью-Йорке. На Юнион-сквер ожидалось какое-то важное событие — не для него, а для Саула и его друзей. И Саул должен был немедленно выйти за дверь.
Но Шелдон что-то замечает краем глаза. Тогда тоже было примерно двадцать минут третьего, Мейбл начинала накрывать стол к обеду, Шелдон начищал всю черную обувь в доме.
И вдруг он мельком увидел на руке Саула часы. Сейчас, поворачивая за угол и направляясь в гостиную, где сидит его внучка, он вспоминает эту сцену. Он не может сказать, что это были за часы, что очень странно — ведь он устроил такой скандал из-за них.
— Эй, ты куда собрался? — спросил тогда Шелдон.
Саул затормозил и принялся со скоростью пулеметной очереди объяснять, так что Шелдон сразу понял, что он говорит правду, и тут же пожалел, что спросил его. На самом деле, какая разница?
Прерывая Саула, он поднял руку и сказал:
— Да-да. Хорошо. Что у тебя на руке?
Саул опустил глаза, словно это был вопрос с подвохом.
— Часы.
— Мои часы.
— Ну да. Что из того? Я их все время ношу.
— Но ты все еще должен спросить разрешения.
— Да я все время их ношу! Я всегда спрашиваю разрешения, и ты всегда говоришь да. Можно я пойду?
— Не так шустро. Спрашивать — это важно. Каждый вечер после ужина я спрашиваю у мамы, хочет ли она, чтобы я помыл посуду. Она всегда отвечает утвердительно, и тем не менее я спрашиваю снова и снова.
— Это не то же самое.
— Почему?
— Ну, не знаю. Просто не то же самое. Можно мне идти?
Саул. Мой сын. Он переиграл меня в двенадцать лет. Но не смог переиграть, когда это было действительно нужно.
Шелдон входит в гостиную.
Они его уже ждут. Их трое: тот, которого он не смог пристрелить, второго он никогда не видел, и еще один, из «мерседеса». Шелдон смотрит на их обувь.
— Вы окружены, — говорит Шелдон. — Сдавайтесь. И отпустите женщину, мужчину и ребенка. Может быть, вам сохранят жизнь.
Энвер внимательно всматривается ему в лицо. Шелдон чувствует, как он пытается пересмотреть его. Связать воедино то, что находится под слоями материи, ветками и этой бравадой. Шелдону почти удается преуспеть в своем спектакле, но его выдает возраст.
— Я знаю тебя, — заявляет Энвер.
— А я знал тебя еще до твоего рождения.
И в этот момент Рея все поняла. Шелдон стоит прямо перед ней, но она не узнает его. Она не узнала бы его, будь он в халате, тапочках и с кружкой в руках, потому что этого не может быть.
— Дед?
— Рея, — отвечает он.
Ларса тут нет, и Шелдон опасается, что его нет в живых.
Мальчик, целый и невредимый, стоит в углу. Он, как всегда, слишком подавлен происходящим, чтобы разговаривать.
— Дедуля! — вопит она.
Энвер сейчас заберет ребенка и уйдет. Но перед этим он собирается убить старика.
Он наступает на Шелдона, тот отходит назад. Роняет ружье и в последней отчаянной попытке защититься поднимает нож. Он намерен вонзить его в горло Энверу, но ему не хватает сил. С возрастом не поспоришь. Он доблестно бросается на грудь Энвера, но промахивается.
Удар Энвера мощный и умелый. Он вспарывает Шелдону левую сонную артерию и грудную клетку.
Шелдон хватается правой рукой за горло, шатаясь, делает несколько шагов на кухню и падает на стол.
Сделав дело, Энвер загребает парня, который теперь начинает орать, перехватывает его поперек тела и выходит в заднюю дверь. Мальчишка оглушительно вопит, и Энвер по-албански приказывает ему заткнуться. Но мальчик не успокаивается.
Его вопли не стихают, когда Энвер волочет его к припаркованному за домом квадроциклу, на котором они отправятся в Швецию.
Крики продолжаются, когда рядом мелькает мужчина в черной форме с маленькой черной винтовкой.
Он продолжает вопить, когда видит, как Ларс Бьорнссон с луком в руках, словно призрак, возникает из-за большой березы и выпускает карбоновую стрелу прямо в сердце чудовищу.
Шелдон больше не может определить, что он видит и слышит.
Жизнь, в чем бы она ни заключалась, покидает его. Может быть, это Рея вскочила и выпихнула в окно того типа, которого Шелдон не смог пристрелить. И каким-то образом, пока она это проделывала, его грудь разорвали беззвучные выстрелы, прилетевшие в окно. Не проронив ни единого звука, мужчина, спокойно стоявший в углу с пистолетом, замертво упал на пол.
И может быть, Рея бросилась к нему и, приподняв, потащила к двери, приговаривая: «Дедуля, дедуля».
Может быть, они вместе вывалились из дома, их тела упали на прохладную землю, заливая ее кровью старика.
Но что он точно видел, так это свет — яркий и прекрасный.
Появляется женщина. Она одета в униформу, у нее доброе лицо. Он предполагает, что она медсестра. Он видит снующих вокруг мужчин в темных одеждах. Наверное, это больничные санитары. Медсестра улыбается ему. С таким теплом и любовью улыбаются, когда сообщают хорошую новость.
Наверное, Мейбл уже родила. Все кончилось.
Шелдон протягивает руку и дотрагивается до щеки Сигрид.
— Мой сын. С ним все в порядке? Он хорошо себя чувствует?
— Ваш сын чувствует себя отлично, мистер Горовиц. Все замечательно.
Благодарности
Эта книга писалась в Женеве, Осло и Форналуче в 2008 году. Концовку я придумал за несколько минут до появления на свет моего сына Джулиана в апреле того года.
Я не могу с точностью сказать, какая часть книги написана мной, а какая — самим Шелдоном. Так что я приношу свою благодарность ему за помощь. Хотя это вовсе не значит, что с ним было так уж легко работать…
Я позаимствовал определения слов «нюхач» и «дрыщак» из интервью, данного Куртом Воннегутом журналу «Пари ревью» в 1977 году. Подозреваю, что он был бы счастлив.
