Пока я об этом размышляла, Хилари подошла к книжной полке и вскоре вернулась с переплетенной в кожу и очень старой на вид книгой. Вещица в стиле Хилари или моей бабушки.
— Вот, прочитай. Тебе это может показаться банальным, но в этих словах немалая доля правды.
И она протянула мне книгу, раскрытую на первой странице, где твердым почерком коричневыми чернилами было написано:
Тот, кто вымаливает радость,
Погубит быстротечной жизни сладость.
Того, кто поцелуем счастье провожает,
Своей улыбкой вечность принимает.
Внизу вместо подписи стояла буква «Л» и дата.
— Он был первым мужчиной, с которым я спала, Джиллиан. На тридцать лет меня старше — а мне тогда было семнадцать. Величайший скрипач Европы, и я любила его так сильно, что думала, будто умру, когда он сказал мне, что теперь я большая девочка и он решил, что больше мне не нужен. Я хотела умереть, но не умерла. Никто никогда не умирает, и я поняла, что в этих стихах заключена правда. Они помогают мне жить.
Я была тронута. Книга все еще находилась в моих руках, когда раздался звонок в дверь. Хилари встала, чтобы впустить гостя, и вошел высокий красивый молодой человек года на три моложе меня, со светлыми волосами и большими зелеными глазами. Он обладал грацией юноши, в нем не было и намека на неуклюжесть. Наблюдать за ним было сродни чувственному удовольствию. Только немного смущал полный обожания взгляд, устремленный на Хилари. Это и был Рольф. Он поцеловал мне руку и назвал меня мадам, отчего я почувствовала себя столетней каргой. Однако именно этого и ожидала Хилари; ей это нравилось. Таким образом она могла не напрягаться. И на меня снизошло озарение. Я поняла, что Хилари сама сделалась тем знаменитым скрипачом, мужчиной, которого любила двадцать лет назад. Она давала им от ворот поворот, всем этим мальчишкам, когда чувствовала, что они в ней больше не нуждаются. Как профессиональная танцовщица на выпускном балу. Странная мысль. Может, она выдает им бронзовую медаль с выгравированными строчками, которые я только что прочитала? Так сказать, подарок в честь окончания школы. Я тихо рассмеялась, Хилари покосилась на меня, а Рольф смутился, словно его угораздило сказать нечто неподобающее. Бедняга Рольф.
Вскоре прибыли и остальные гости. Редактор из офиса Хилари, элегантная итальянка, Паола ди Сан-Фракино, дочь графа или вроде того. Она прекрасно говорила по-английски, и в ней чувствовалось превосходное воспитание. Вскоре появилась бойкая девица, чем-то напоминающая лошадь. Смех у нее был громкий, а лицо доброе. Она только что опубликовала свою вторую книгу, только внешне ничем не выдавала принадлежности к писательской братии. Зато обладала чувством юмора и весьма оживила компанию собравшихся. Ее муж был музыкальным критиком в одной английской газете, и оба они напоминали мелкопоместных сельских сквайров. Писательница была в тунике с ворохом марокканских украшений и не могла похвастать утонченностью и шиком Хилари или Паолы, однако в ней ощущался собственный стиль. Супруг не обладал неземными достоинствами Рольфа, зато на меня словно повеяло свежим воздухом. Златовласый поэт начинал меня утомлять. Потом появился ужасно напыщенный, но симпатичный француз, владелец картинной галереи на Мэдисон-авеню, и последним из гостей пришел Гордон Харт, который был знаком и с Паолой, и с Рольфом. Они с Хилари обнялись, и он проследовал к бару, чтобы смешать себе коктейль. Было заметно, что Гордон чувствует себя как дома. В отличие от Рольфа, у которого был такой вид, будто ему не разрешено ни до чего дотрагиваться без дозволения Хилари. Прежде чем что-нибудь сделать или открыть рот, Рольф бросал неуверенный взгляд на Хилари. Так же вела себя я, когда только вышла замуж. Было странно видеть, как кто-то другой делает те же глупости, что и ты раньше.
Вечер получился восхитительный. Как будто порхаешь на трапеции в составе акробатической группы — туда-сюда. Поговорив о японской литературе, мы бросились обсуждать французские гобелены, новые вспышки насилия в Париже, последние статьи Рассела Бейкера, политический подтекст произведений американской — в противовес русской — литературы на рубеже XX века. Затем — о гомосексуалистах в Италии, об упадке церкви и организованных религиозных течениях в нашем обществе… и дальше… рассуждения о восточных культах, философии йоги и китайской «Книге перемен». Было интересно, хотя отнимало все силы. Такой вечер можно выдержать не чаще раза в полгода. А потом еще долго приходить в себя. Типичный вечер у Хилари!
Больше всего мне понравились писательница и Гордон. Они были и образованными, и начитанными, но более приземленными в отличие от остальных. Неизмеримо ближе к реальности — а после романа с Крисом я стала особенно ценить реальное. Канули в прошлое дни, когда я наслаждалась чисто теоретическими посылами. Я научилась уважать здравый смысл.
Стоило гостям разойтись, как вечер потерял флер сверхинтеллектуальности. Гордон отвез меня в отель, и мы еще поболтали обо всем и ни о чем. Когда мы подъехали к отелю, я ждала, что Гордон пригласит меня выпить. Ничего подобного.
— Как насчет вместе поужинать завтра? — спросил он.
— С удовольствием, — ответила я.
— Отлично. Я позвоню вам завтра утром и сообщу когда. У меня в пять часов совещание с Джоном, так что это вряд ли будет раньше восьми.
— Мне подходит. Спасибо, Гордон. И еще раз спасибо, что подвезли. Доброй ночи.
Я уже предвкушала завтрашний ужин. Поднимаясь в лифте, сделала себе мысленную зарубку: купить новое платье.
ГЛАВА 21
— Мамочка, куда ты идешь?
— На ужин, дорогая.
— Опять?
— Да. Но я тебе обещаю, что в выходные останусь дома. — Малоубедительный компромисс.
— Это что, новое платье?
— Это что, инквизиция?
— Что такое «инквизиция»?
— Это, Сэм, когда задают слишком много вопросов.
— Так что, это новое платье?
— Да.
— Мне нравится.
— Вот это приятно слышать! Спасибо.
Растянувшись на диване, дочь окинула меня критическим взглядом.
— Знаешь, мама, а у тебя толстеет живот! Раньше ты была такая худая, а теперь нет.
— Растет живот? Разве? — У меня екнуло сердце. Мне казалось, еще ничего не заметно.
— Совсем чуть-чуть. Не беспокойся.
Зазвонил телефон, и я поцеловала дочь в макушку.
— Не стану. А теперь беги в ванную, а я отвечу на звонок.
Сэм ушла, а мне вдруг стало грустно. Наверное, звонит Гордон, подумала я. Хочет сказать, что наши планы отменяются. Его задержали в редакции. Или он отравился за завтраком. Или сломал лодыжку. Может, простуда или другое свидание… Ничего страшного, Гордон… Я понимаю… но как же мое новое платье?
— Алло?.. Да, это я… Алло, Крис… Да… Что такое? Нет, я не злюсь… нет… нет… Я одна… Ладно… хорошо… Я уже собиралась уходить, меня пригласили на обед… «Быстро же ты»? Что ты хочешь этим сказать? Просто обед, с другом Хилари. — И почему я должна оправдываться? — Нет, это не сальный итальянский граф, этот человек работает в журнале «Вуманс лайф»… Знаешь, что я думаю? Что ты мог бы воздержаться от подобных замечаний. Для человека, который живет с другой девушкой, ты слишком обидчив, мой милый… Ах вот как… И в чем же разница? Хочешь, чтобы я объяснила? Вряд ли. Я все еще беременна, или ты уже забыл эту маленькую подробность? Не поздно для чего? Забудь, это не обсуждается. Как поживает Мэрилин? Ладно, я не хочу об этом слышать. Не оправдывайся, и так все ясно. Уезжает? Когда? Поверю, когда увижу. Послушай, Крис, хватит выносить мне мозг насчет сегодняшнего вечера. Я здесь, потому что ты так захотел. Это была не моя идея. Хорошо, сменим тему… Не станем огорчать дядю Криса, правда? Она в порядке. Да, по-прежнему спрашивает о тебе. А ты сегодня вспомнил про свою маленькую семью? С чего бы это? Мэрилин устраивает тебе сцены? Послушай, Крис, я думаю, что было бы лучше, если бы ты перестал сюда звонить. Я этого не вынесу. Все только осложняется. У тебя есть Мэрилин, я тебе не нужна, и мне с этим не справиться. Я сама тебе позвоню. Прекрасно. Понимаю. Слушай, катись к черту! У тебя есть она, поэтому не висни у меня на шее, сделай одолжение. Тогда напиши мне. Нет, я встречаюсь с доктором на следующей неделе. Думаю, что все в порядке. Не знаю. Устала немного, а так все хорошо. Крис, как ты там? Я так тоскую по тебе, сил нет. Нет, я вовсе не поэтому встречаюсь сегодня с приятелем Хилари…
