— Пэг…
— Нет. — Некоторое время мы с вызовом смотрели друг на друга. И я даже подумала, что ненавижу ее. Она не сможет запретить мне туда вернуться. — Нет, Джиллиан, ты туда не поедешь.
— Поеду.
Пэг встала, загородив собой лестницу. А я даже предположила, что все-таки получу от нее хук слева. Неожиданно до нас обеих дошло, какими дурами мы кажемся со стороны, и меня снова разобрал смех. В следующую минуту мы обе сгибались пополам от смеха. Как в тот раз, когда отцепили сиденье на унитазе в туалете мисс Макфарлан и она провалилась внутрь. А мы мчались по коридору и слышали ее вопли, а потом, запыхавшись, спрятались на заднем крыльце и смеялись до упаду.
— Почему вы веселитесь? — Дочь встала между нами.
— Быстро в постель, юная леди! — Пэг прогнала ее обратно в спальню, а я схватила пальто и сбежала вниз по ступенькам. Когда она вышла из комнаты Сэм, я находилась уже возле двери, с ключами от автомобиля в руке.
— Увидимся, Пэг!
— Хорошо. Но, если не вернешься к одиннадцати, я вызову полицию.
— К тому времени я точно вернусь.
Я послала ей воздушный поцелуй, закрыла дверь и вышла на улицу, которую уже заволокло туманом. Некоторое время я просто сидела в машине и слушала, как тревожно гудят сирены.
ГЛАВА 37
За стойкой в похоронном бюро «Дом Хобсон» сидела все так же девица, в том же самом платье, с тем же самым стаканчиком кофе в руке. Девица читала газету. По крайней мере, она умела читать. И тогда я кое-что вспомнила.
— Позвольте, на одну минуту?
Она подняла голову — в глазах застыло удивленное кроличье выражение. Никто никогда ни о чем ее не спрашивал. Только «Как пройти к миссис Джонс?» или «Где Греческий зал?». Она подала мне газету, и я раскрыла ее на одиннадцатой странице. Где эта чертова заметка? Вот она, в рамке в самом низу страницы.
«Вчера в Саффорд-Филд в Окленде, во время съемок документального фильма упал с крана и разбился насмерть Кристофер Колдуэлл Мэтьюс, в возрасте тридцати трех лет, проживающий на Сакраменто-стрит, 2629. Его быстро доставили в клинику Святой Марии в Окленде, но у пострадавшего была сломана шея, и он умер».
Вот и все. Как было, так и написали. Теперь люди прочитают и подумают: «Вот не повезло», или «Чокнутые хиппи», или «От этих киношников можно ждать всякого»…
— Спасибо. — Я отдала газету девице, а она сверлила меня удивленным взглядом. Я даже улыбнулась ей, но для бедняжки это было чересчур. Подобное не значилось в ее инструкции.
Я направилась в зал, где лежал Крис, и у меня возникло ощущение, будто я хожу сюда всю жизнь. Вроде как навещаю одряхлевшую тетушку в доме для престарелых. Казалось, Крис всегда находился здесь, а я являлась в «Хобсон», чтобы повидать его. Так у меня появилось место, куда я теперь могла приезжать. Но здесь был мертвый Крис. А живой Крис жил на своей половине смятой постели, в тапочках, которые имели обыкновение валяться в противоположных углах комнаты, в старой зубной щетке, оставшейся лежать на раковине, или в студии — я до сих пор не могла заставить себя подняться туда. Цепляться за мертвого Криса было нелепо, однако он был для меня более реален, чем живой Крис, с кем мне предстояло жить дальше. Этот живой Крис будет приходить ко мне внезапно, в моменты озарения, когда я стану мыть посуду или думать, что слышу его приближающиеся шаги. Этот Крис останется со мной навсегда, но сейчас его временно заслонил Крис, лежавший в том ящике. Его навещают разные люди и расписываются потом в книге соболезнований.
Войдя в Георгианский зал, я проверила по книге, кто еще тут побывал. Интересно, может, Мэрилин опять приходила? В списке обнаружились два имени. Я сняла пальто и стала подбирать лепестки, осыпавшиеся за последние несколько часов. Мне не хотелось, чтобы зал выглядел неопрятно. И вдруг подскочила, как ужаленная, осознав, что в зале я не одна. Я резко обернулась — уж не привидение ли у меня за спиной? Но это был Том Барди. Он тихо сидел в углу и курил.
— Привет.
— Привет.
Я хотела побыть наедине с Крисом. Но это даже лучше, что Том здесь. В его присутствии я просто сидела на стуле и боролась с навязчивым желанием встать, подойти к гробу и заглянуть в него. Убедиться, что Крис действительно внутри.
Никто не приходил. Только тишина и полная неподвижность.
— Уже половина двенадцатого, Джилл. Вы собираетесь домой?
— Нет, я хочу остаться тут на ночь. Наверное, вам это покажется странным, но такова традиция… в нашей семье.
— Пэг это предвидела.
— Пэг? Она вам звонила? — Мне стало все ясно.
Том быстро ответил «нет» и энергично затряс головой. Я поняла, что он лжет. Пэг звонила, вот почему Том Барди уже находился здесь, когда я приехала. Наверное, прыгнул в машину и помчался сюда, чтобы успеть занять место в углу, когда я приеду. Пэг снова меня спасала. И Том Барди тоже. Господи, что бы я делала без них! Мне бы послать их к черту, но я не могла без них обойтись. Правда, не могла.
— Том!
Он спал, устроившись в углу дивана. Я хотела ему сказать, что собираюсь кое-что сделать. Открыть гроб. Решила убедиться, что там действительно Крис и на нем рабочая одежда. Что они, в конце концов, не напялили на него дурацкий костюм.
Я на цыпочках подошла к ящику темного дерева, сняла «каскад» роз, заказанный его матерью, и отступила, затаив дыхание. Мне было очень страшно, однако я должна была это сделать. Сейчас или никогда. Завтра будет поздно. Вернутся Мэтьюсы, они придут в ужас. А потом мой Крис окажется в распоряжении семьи, священника и тех, кто явится в церковь. Сегодня же он принадлежит только мне. И он все еще Крис. Не Кристофер Колдуэлл Мэтьюс тридцати трех лет, проживающий… И я по-прежнему Джилл. Не то что «возлюбленные братья и сестры, мы собрались здесь…». Почему эти слова произносятся исключительно на свадьбах и похоронах? «Возлюбленные». Кем? Богом? Если Бог меня любил, почему поступил со мной так жестоко? Я вспомнила слова Гордона: «Ступай с Богом». Похоже, Бог завел меня куда-то не туда. Не в ту пятницу.
Я оглянулась на Тома. Спит… В боковой стенке гроба торчал ключ декоративного литья. Ключ легко повернулся, и тогда я попробовала поднять крышку. Она была очень тяжелой. Но я все-таки откинула ее, и она осталась лежать набоку, открывая взгляду обивку серого бархата. Я заглянула в гроб. Там был Крис… Крис… и он был такой же, как в больнице в пятницу. Только они стерли песок с его лица. И что-то было неправильно… Но что? Волосы! Они неправильно зачесали волосы. Я вернулась за сумочкой, вытащила расческу и причесала его волосы так, как он их носил, — на уши, немного взлохматив спереди. Потом нагнулась и поцеловала волосы чуть выше лба, как всегда целовала Сэм, когда ее причесывала. Я хотела взять Криса за руку, но она была окоченевшей и неподвижной, как у восковой куклы. И он был таким бледным! Преклонив колени на молитвенной скамеечке, я долго смотрела на него, в полной уверенности, что видела, как он вздохнул или пошевелился. Я сидела и не сводила с него глаз, а потом встала и обняла его. Странно! Тело Криса не отзывалось на мои прикосновения, оно оставалось неподатливым, это гибкое тело с мягкой кожей. Свет проник в гроб, коснулся его лица, и это снова был Крис. Тот, кто лежал рядом со мной в постели, спящий мальчик-мужчина, которым я часто любовалась по утрам, когда ночь сменялась бледным рассветом. Мои слезы капали на его руки, рубашку, стекали по моей шее. Добрые слезы. Не те судорожные рыдания, что сотрясали меня два предыдущих дня. Я оплакивала Криса, а не себя. Целовала его щеки, глаза, руки — они были так странно сложены у него на груди. Я положила к нему в гроб крошечный белый цветок и сняла с его шеи тонкую золотую цепочку. Может, это было противозаконно. Но Крис всегда носил ее, и я знала, что он не стал бы возражать против того, что ее взяла я. Это было… как обручальное кольцо. Навеки, пока смерть не разлучит нас. Возвращая крышку на место, я отвела взгляд: я не хотела видеть, как под ней исчезает любимое лицо.
