Глава I. Тутси — валютная девочка
Она стояла у входа в кафе «Националь», кутаясь в беличью шубку. Хотя было не так уж морозно. Но, когда у Тутси не ладилось с настроением, она всегда испытывала какой-то неприятный озноб: будь то на сочинском пляже или в декабрьской Москве, пусть и не холодным днем.
Она пришла минут на десять раньше условленного, и это было досадно. «Зайти, что ль, куда-нибудь погреться, чтоб появиться, как обычно, с опозданием?» Но она не двигалась с места, устремив равнодушный взгляд на поток машин, на неторопливо ползущие троллейбусы, на озабоченных, куда-то спешащих прохожих…
Ну отчего у нее такое настроение?
Ведь Тутси «добралась» или «приехала», а может быть, «прибыла». Ее слабое знание французского языка не позволяло ей точно перевести слово «arrive». Как объяснил ей один ее французский друг, так говорят о людях, всего добившихся, сделавших карьеру, словом — счастливых.
После развода с мужем, этим лопухом, который, вот уж точно, ни до чего «не добрался», никуда не «доехал», у нее осталась отличная однокомнатная квартира на последнем этаже отличного дома, ее усилиями отлично обставленная и оформленная.
Числясь переводчиком на договоре, Тутси занималась в другой, снятой ею квартире «индивидуальной трудовой деятельностью», в коей весьма преуспела. Она работала семь дней в неделю, без выходных, зато с сокращенным рабочим днем. Ее служба начиналась часов в десять-одиннадцать вечера у входа в какой-нибудь фешенебельный ресторан — «Националь», «Интурист», «Украина» или Центр международной торговли — и заканчивалась поздно ночью на ее «служебной» квартирке.
Среди ее бесчисленных «партнеров по работе» (она терпеть не могла слова «клиент». «Что я, продавщица или портниха?» — говорила она с презрением) были, как правило, «бабочки-однодневки», люди случайные, но встречались и постоянные, имевшие свои определенные дни. Таких она особенно ценила.
Среди партнеров Тутси были ее соотечественники-москвичи и иностранцы — приезжие или постоянно работающие в столице. Были старые и сравнительно молодые, красивые и наоборот, толстые и худые, высокие и низкие, лысые и заросшие, молчаливые и болтливые. Были такие, с кем приятно провести время, и такие, после ухода которых Тутси облегченно вздыхала.
Лишь одно объединяло всех этих людей: войдя в квартиру, они клали на салфетку в передней несколько зеленых или коричневых бумажек. Тутси терпеть не могла, когда деньги ей совали в открытую да еще с какими-нибудь дурацкими комментариями. Так что объединяло всех ее партнеров богатство. Ну не богатство, конечно, но возможность платить за один вечер, проведенный в ее обществе, сумму, которую иной трудяга зарабатывает за пару месяцев.
Каждое утро, наступавшее у нее обычно не раньше полудня, Тутси придирчиво оглядывала себя в зеркало. Она долго всматривалась в свою безупречную фигуру, удивительной красоты лицо, перебирала падавшие почти до талии золотистые волосы, касалась гладкой, эластичной кожи на животе, на груди, на плечах. Маленький намек на складку, крохотный прыщик, синяк повергали ее в панику не меньшую, чем слесаря шестого разряда, у которого сломалось лекало, или крановщика, у которого заедало рукоятку.
Тело Тутси было ее рабочим инструментом, источником ее материального благополучия, и оно всегда должно находиться в идеальном порядке. Тутси дважды в неделю ходила в сауну, дважды — на массаж; она мало курила и старалась поменьше пить. Хотя партнеры не очень-то любили, когда «на работе» видели ее трезвой. Впрочем, Тутси научилась притворяться — комар носа не подточит.
Зарабатывала она своим столь древним ремеслом немало. Но расходы каковы! Надо было очень хорошо, даже изысканно одеваться. Гардеробы ее были набиты дорогими платьями, шубами, обувью, бельем… А что делать! Какой эстрадный мастер пожалеет денег на суперэлектрогитару или фотокорреспондент на аппарат «Канон»?.. Подношения — маникюршам, косметичкам, парикмахершам, швейцарам, официантам, таксистам, разным спекулянтам, приносившим туалеты и духи, деликатесы и напитки. Впрочем, напитки, как правило, приносили сами партнеры, но стол накрывала все же она — это входило в профессиональные обязанности. Да, так вот, траты. Надо было платить еще заведующей бюро переводов за то, что Тутси числилась там, ничего не делая, управдому, на всякий случай («собачке дворника, чтоб ласковой была…» — Тутси нельзя отказать в известной начитанности). А сколько она оставляла денег у продавщиц в «Березках», куда и после их закрытия через кое-каких приятелей ей удавалось проникать!
Так что деньги расходились быстро. Но Тутси, несмотря на молодой возраст, была достаточно рассудительной и трезво мыслящей и сумела кое-что отложить на срочный вклад.
Красота, здоровье, отличная квартира, деньги, туалеты, веселая жизнь, поклонение мужчин — все было.
А счастье?
Как-то по японскому телевизору, приобретенному с помощью одного уехавшего теперь в свою далекую страну друга, Тутси увидела передачу, в которой корреспондент спрашивал прохожих на улице: «Что такое счастье?» Юные и пожилые, мужчины и женщины отвечали кто длинно, кто коротко, кто остроумно, кто глупо. Ей запомнилась немолодая, совсем простая, скромно одетая женщина с усталым лицом, наверное работница, возвращающаяся с ночной смены. «Что такое счастье? — переспросила она, и усталое ее лицо залучилось в улыбке. — Господи! Да жить! Жить — вот счастье…»
«Действительно, — подумала тогда Тутси, — дышать, ходить, весело проводить время, любить — словом, жить, разве не это счастье?!»
Ну и как у нее? Она ходит, дышит, у нее все есть, она весело проводит время, любит… Стоп! Вот чего нет, того нет.
Удивительно — такая «пронзительно, невозможно красивая», как сказал один из партнеров, с таким совершенным телом, такая молодая, такая искусная в любви… А вот любви-то как раз и нет. Ну нельзя же считать любовью два-три детских увлечения да недолгую супружескую жизнь с этим мужем-лопухом, неспособным прилично заработать для своей красавицы жены. Кандидат наук! О господи, его кандидатскую зарплату со всеми аспирантскими, со всеми достающимися ночным и воскресным трудом приработками она шутя получает за два вечера.
«Так счастлива ли я?» — размышляла Тутси, устремив рассеянный взгляд на вереницу машин, на начавший падать медлительный снежок, на толпу озабоченных прохожих в бледном, каком-то стертом свете уличных фонарей.
Увы, не очень. Это если быть честной. А вот если быть очень честной, то можно доискаться и до причины. Но Тутси не хотела доискиваться — просто противная заноза застряла в сердце, в душе, в мозгу, бог ее ведает где. И из-за этой, черт бы ее побрал, занозы умчалось куда-то привычное хорошее настроение, покой (его, кажется, называют душевным), было как-то тревожно и неопределенно.
