— Слушай, Наташка, — после короткого, показавшегося ей вековым молчания заговорил наконец Сергей, — хреновы дела. Да ты не реви! Суда еще не было. Мы тут общественного защитника назначили…
— Да что с ним? — сквозь рыдания закричала Наташа.
— Понимаешь, здорово он тому парню врезал. В реанимации лежит, и шансов, что выживет, фифти-фифти. Воюют врачи, а там кто знает…
Наташа была не в силах говорить.
— Никто не может понять, за что он его, — продолжал Сергей, — хороший парень, из дружественной страны, спортсмен, активист у них какой-то. И вдруг Игорь его зверски отмолачивает. А за что, не говорит. Молчит. Может, причины какие, смягчающие обстоятельства там… Ничего не говорит. Мы к следователю ходили. Шеф его, этот редактор, тоже был, а следователь объясняет: что, мол, я могу сделать. Преступление налицо, свидетелей вагон, да и сам Лосев признался, а объяснений нет.
— Будут судить? — сквозь слезы спросила Наташа.
— Да ты что, — удивленно воскликнул Сергей, — ты понимаешь, о чем речь-то? Он же парня этого изувечил! Дай бог, чтоб тот жив остался, а если копыта откинет — тут пятнадцатью годами пахнет. Алло! Алло! Ты здесь? Не реви ты, елки-палки. Может, выживет, тогда, следователь сказал, может, пятью отделаться, ну восьмью… Мы стараемся. Тут ведь еще какая штука — иностранец ведь. Уже посольство вмешалось. МИД шумит.
Сергей старался утешить Наташу. Он понимал ее состояние, ведь это была девушка его друга. Но он не был Великим Утешителем, откуда ему знать, что и как говорить в таких случаях?
— Я тебя буду держать в курсе. Слышишь, Наташка? Да ты не раскисай, еще ничего не известно. Мы все делаем. Будет суд — извещу. Если придешь — может, ему легче станет. Он ведь у нас кремень. Да не реви, как-нибудь обойдется. Алло! Алло!..
Но она положила трубку. На какое-то мгновение у нее все поплыло перед глазами, завертелось, в ушах зазвенело.
Она легла на тахту, зажмурилась, лежала неподвижно, слез уже не было.
Лежала долго.
Потом встала, пошла на кухню, закрыла форточку, открыла все конфорки на плите, газ с шипеньем выходил, наполняя помещение.
Она постояла минуту, потом судорожным движением закрутила краны, распахнула, срывая зимнюю заклейку, окно, кинулась в спальню. Потом достала упаковку радедорма, высыпала горку пилюль, налила стакан воды, перенесла все это на тумбочку, легла… Опять встала, долго смотрела на крохотные белые пилюльки. Начала одеваться.
Она одевалась особенно тщательно. В свой строгий костюм. Скромные туфли. Скромная сумка… Никакой косметики.
Постояла у зеркала.
И вдруг стала все срывать с себя, отрывая пуговицы, вывертывая рукава.
Этот костюм! Она надевала его тогда, когда была с Гором! Гор, будь он сейчас в комнате, она своими руками задушила бы его. Будь он проклят, будь проклята такая жизнь! Будь проклята она сама!
С ней уже бывало такое. Но когда, отчего — она не помнила.
Неожиданно Тутси улыбнулась. Злой, горькой, злорадной улыбкой.
Она снова начала одеваться. Супер. На ходку. Сверхкороткая кожаная юбка, обтягивающая, как купальник, колготки с серебряным шитьем, заправленные в высокие лакированные сапожки, блузка с декольте, не прятавшим, а выставлявшим напоказ ее высокую грудь. Золотые волосы рассыпаны по плечам. Румяна, тени, тушь, помада превратили ее такое красивое лицо в вульгарную маску. Она залила это все чуть не целым флаконом «Мисс Диор».
Снова злорадно осмотрела себя в зеркале, взяла на руку невесомый голубой плащ и вышла из дому.
Время приближалось к полуночи. Но в воскресный вечер большинство окон были ярко освещены или голубели отраженным светом телевизионных экранов.
Тутси прошла пустынную улицу Веснина и вышла на оживленный, несмотря на поздний час, Арбат.
Она шла по Арбату.
На нее обращали внимание, оборачивались ей вслед. Из-за ее ослепительной красоты, из-за вызывающе-вульгарного туалета, из-за прямо-таки бьющей в глаза очевидности ее профессии.
Девчонки смотрели с завистью, мальчишки с затаенной мечтой, парни постарше игриво и намекающе, хулиганы растерянно — что делать: бить, насиловать, «обувать»? Остальные прохожие — кто осуждающе, кто удивленно, кто иронически.
Возле художников собирались молчаливые группки, у «Арбы», «Пельменей», кафе и забегаловок — недлинные очереди, на решетке тусовались хиппи со своими попугайскими прическами, а арбатские — на «стоянке». Пугая прохожих ледяными взглядами и могучими фигурами, шествовали, разрезая толпу, люберы.
Мигали цветные лампочки у входов. Текла толпа.
Уходили во мрак узкие арбатские подворотни.
А она все шла. Не спеша, ни на кого не обращая внимания, устремив перед собой пустой взгляд.
Пятнадцать лет! Да хоть пять! Это конец. И для него, и для нее. И не Гор здесь виноват, и не Игорь, и не этот подвернувшийся студент. И уж конечно не милиция. Виновата только она. Одна. Как страшно представлять себе жизнь дальше — рестораны, ходки, меховые палантины, Гор с его «Мерседесом»… Жизнь без Игоря. А может, так и надо жить — не останавливаясь, чтоб оглядеться; ни о чем не думая, чтоб не разреветься. Главное, не думая о будущем? Ну, полюбила, ну, в первый раз, ну, в последний. Не надо было, не ее судьба. А надо жить своей судьбой. Или… вообще не жить. Тутси вспомнила горку белых пилюль на ночном столике. Ей стало покойно и печально.
Дойдя до Арбатской площади, она повернула обратно.
Так можно сделать на улице.
А в жизни?..
