Это являлось отчасти результатом войны, которая с 1756 г., несмотря на субсидии, данные Австрией из французских денег, налагала на страну бремя расходов, совершенно для нее непосильных. Я уже отметил, каким образом Россия, будучи третьестепенным государством в мирное время по своему скудному бюджету, держалась все же в первом ряду. В 1746 г. Мардефельд разоблачил тайну этого особого финансового механизма: «Рекруты не стоят императрице ни одной копейки, но они стоят очень дорого стране, и Военная коллегия имеет годовые доходы, специально предназначенные на содержание армии. Перевозка багажа офицеров производится на их счет, а перевоз военных припасов ложится большей частью на страну. Таким путем, правительству нетрудно передвигать войска на собственной своей территории».
Серебряный гривенник (10 копеек). 1747 г.
Но в ту минуту приходилось вести войну в чужой стране, между тем, Елизавета ничуть не намеревалась сократить ради войны свои удовольствия или свои привычки к роскоши. Она торопила постройку нового зимнего дворца, отправила в Вену посла, которому на жалованье одной челяди нужно было 2000 руб. в месяц, и заботилась о том, чтобы выдавали аккуратно содержание итальянской труппе в Петербурге. На этот последний предмет в 1758 г. Сенат специальным указом повелел дворянскому банку немедленно внести 7000 руб., хотя подобное назначение фондов и не предвиделось уставом данного учреждения. Однако фонды были тут, как и всюду, истощены, и, опустошив все свои кассы, банк набрал лишь 3000 рублей.
В 1759 г., чтобы доставить 400 000 руб. в Кенигсберг, откуда генеральный комиссариат действовавшей армии требовал 600 000 руб., прибегли к переплавке медной монеты. Операция эта, придуманная Петром Шуваловым, отличалась хитроумной простотой: величина монет уменьшалась наполовину, а цена ее увеличивалась тоже вдвое, причем Шувалов восторгался изяществом новых монет, ставших более удобными. Несмотря на эту меру и на то, что пришлось заимствовать деньги из капиталов всех решительно ведомств, не исключая и госпиталей, удалось собрать лишь 289 276 руб. Елизавета, сообщая о своих затруднениях Эстергази, весьма героически объявила ему, что готова продать половину своих платьев и бриллиантов. Мы знаем, что, если бы даже она и привела в исполнение свое намерение, у нее все-таки осталось бы во что одеться. Вместо того чтобы прибегнуть к этой крайности, она предпочла, однако, в 1760 г. преступить еще один принцип своего отца, разрешив устройство лотереи, что Петр Великий считал безнравственным. И мера эта не стала нравственнее от того, что лиц, выигравших первый тираж, заставили взять вновь билеты нового выпуска.
Серебряный рубль. 1750 г.
Монета (две копейки) с изображением монограммы императрицы Елизаветы Петровны
Война неизбежно подчеркивала основной недостаток равновесия между ролью, выпавшей на долю преобразованной России в силу нового режима, и средствами, которые она имела в своем распоряжении, чтобы поддерживать эту роль. Выдвигая себя и Россию на европейскую авансцену, Петр, по крайней мере, имел осторожность свести почти на нет собственные расходы на представительство. Он одевался как рабочий и жил в избе. Елизавета же, вступив в борьбу с Фридрихом, желала соперничать и с маркизой Помпадур. Отрицательные результаты доблестных походов, приведших русские войска в Берлин, должны быть приписаны столько же неопытности ее генералов и недостаткам военной организации, сколько и указанным выше ошибкам в поведении и суждениях Елизаветы и ее правительства.
Армия и флот
Родившись под Полтавой, военный престиж России все возрастал в первой половине восемнадцатого века, благодаря победам Миниха и пассивному, но тем не менее грозному появлению армии Анны и Елизаветы в сердце Германии. Фридриха долго одолевал почти суеверный страх перед этой силой, он неясно различал составные ее части, она не поддавалась вследствие этого его расчетам и отнимала у него охоту с ней померяться. Но рапорты многочисленных агентов, доставлявших ему сведения о русской армии, в конце концов победили это чувство, и в своем суждении о ней король вдался в противоположную крайность, что было одной из величайших и наиболее дорого оплаченных ошибок его жизни. В особенности способствовал этому Мардефельд. Фридрих относился с большим уважением к суждениям этого дипломата, который в общем оправдывал доверие своего повелителя. Еще в 1746 г. Мардефельд объявил, что совершенно отказывается от высокого мнения о русской мощи, которого он держался «по традиции», «вполне убедившись, – пишет он, – в том, что при полном комплекте всех полков, силы империи, включая и гарнизонные полки, не достигают и 130 000 человек регулярных войск».
В известном смысле он был хорошо осведомлен. В день смерти Елизаветы официальное число сухопутных сил, оставленных императрицей своему наследнику, равнялось 606 178 человекам. Но помимо того, что треть ее составляли «иррегулярные» казаки и калмыки (261 172 чел.), этой армии свойственна была одна черта, столь общая той эпохе, что для нее создалось даже особое выражение в административной переписке того времени. Часть этой армии существовала лишь на бумаге. В действительности наличный состав русских войск, представших перед Фридрихом в ту минуту, когда он, к своему несчастью, бросил вызов «северным медведям», как он называл своих врагов, казавшихся ему сперва грозными, а затем презираемых им, никогда не превышал 70 000 человек. Но, собирая точные сведения относительно численности и даже достоинств этого военного аппарата, Мардефельд упустил из виду один элемент, не подмеченный, впрочем, ни одним из его современников до Цорндорфского и Кунерсдорфского сражений. Он умел лишь считать батальоны, оценивать дальнобойность пушек и ружей, обмундировку, и с этой точки зрения пришел путем сравнения к весьма выгодным для Фридриха заключениям. Елизаветинские солдаты и генералы, по-видимому, не обещали доставить много хлопот Розбахским победителям. С виду крепкие, но плохо питаемые, солдаты, даже по мнению австрийского военного агента Сент-Андре, не должны были отличаться особой силой. Генералам неизвестны были «употребление и польза провиантских обозов и походных кухонь, они не имели ни малейшего представления о военных складах, полиции армии, о дисциплине ее… и вообще о всем том, что составляет разницу между цивилизованными нациями и теми, что находятся еще во власти варварских принципов и ослепления». Но достаточно было опыта нескольких сражений, чтобы исправить эти данные, сами по себе верные, но неполные. Апраксин и другие русские генералы позволили Фридриху обойти себя, но, находясь в положении отчаянном, по мнению великого полководца, они не обнаруживали ни малейшего волнения и, повергая в недоумение тех, кто думал держать их в руках, сумели победить пруссаков своей стойкостью. Солдаты Фермора и Салтыкова ложились тысячами под огнем прусских мушкетеров, но, и падая наземь, они все еще дрались до последнего издыхания. Тогда-то и обнаружилась перед всем миром русская душа, производя на него впечатление чего-то дикого и непонятного, но обладающего бесконечной силой сопротивления.
