В 1741 году будущий великий писатель вернулся в Россию, ему предшествовали нарождавшаяся слава и менее лестные слухи об его поведении. Хваля его способность и прилежание, немецкие учителя изображали его порядочным повесой. Эту черту он тоже унаследовал от Петра Великого и его расы, он носил в себе избыток жизненных сил, подымавшихся и бивших через край во всех направлениях. Он был слишком буен и шумлив. Он женился на дочери маленького портного в Марбурге, и был завербован в пьяном виде в солдаты прусскими рекрутскими наборщиками. По приезде в Петербург он не посмел продолжать своих проказ: Ломоносов не забывал своего происхождения, и этот крепко сложенный гигант со своими буйными проявлениями характера выказывал нередко большую гибкость. Он представился сперва очень смиренным, покорным, маленьким, даже перед немцами в Академии. Он пишет Шумахеру письмо, признавая его за своего единственного покровителя. Он сочиняет оду на рождение маленького императора Иоанна Антоновича, другую на Вильманстрандскую победу, одержанную над шведами. При восшествии на престол Елизаветы он переводит торжественную оду Штелина. Он ведет себя как настоящий царедворец, и таким образом ему удается получить в 1742 г. место адъюнкт-профессора. Профессора чего? Химии, минералогии, стихосложения и стиля. Необыкновенное смешение!
Но вслед за тем завязывается борьба между Шумахером и Нартовым, и тут у великого мужика природа берет верх. Само собой разумеется, что он становится на сторону своего соотечественника против немца и, давая полный простор своему темпераменту и силе, избивает парикмахерским манекеном садовника Академии, тоже немца, по фамилии Штурм. Немного позднее, в апреле 1743 года, входя в зал конференции, он, будучи в нетрезвом виде, оскорбляет профессоров, подчиненных Шумахеру, называет последнего вором и грозит побить его сторонников. Его сажают в тюрьму, и он, в свою очередь, находится под угрозой кнута. Но как отдать в руки палача человека, стихи которого читаются всеми? Даже самой Елизавете доставляет удовольствие повторять стихи, где он говорит, что душа Петра Великого унаследована его дочерью. Она заступается за него, и профессор стихосложения отделывается потерею своего полугодового содержания.
Вскоре после этого назначение Разумовского президентом Академии изменило положение Ломоносова. Новый устав открыл русским вход в святилище, куда еще никто из них не проникал, и Ломоносов с Тредьяковским проложили туда дорогу ботанику Крашенинникову, математику Кобельникову, Попову, Козицкому и другим. Уход немца Гмедина доставил Ломоносову кафедру химии и, начиная с 1746 г., он ввел популярный курс экспериментальной физики, имевший известный успех. В 1746 г. он напечатал риторический трактат, это было первое сочинение этого рода, появившееся на русском языке. Год спустя, продолжая свои опыты над окраской стекла, доискиваясь и отыскав секрет составления берлинской лазури и венецианского лака, он вместе с тем составил по этой специальности русский словарь. И, несмотря на это, его поэтическое вдохновение не иссякало. Все события того времени вдохновляли его, иногда и не без пользы для его кармана, как например в 1752 году он сочинил оду на отъезд Елизаветы в Москву, когда Воронцов советовал ей предпринять это путешествие, а Бестужев против него восставал, и заручился таким образом благосклонностью вице-канцлера и самой императрицы, пожаловавшей ему 2000 рублей.
Поэзия и политика приблизили его к И.И. Шувалову, и фаворит указал ему на другое поле для его неутомимой деятельности: на изучение национального прошлого, уже предпринятое было Ломоносовым, хотя и довольно неудачно, в его пререканиях с Миллером. Смело, добросовестно он принялся за дело, собирая документы, справляясь в старых хрониках. Но, сделавшись тем временем фабрикантом цветного стекла и директором стеклянного завода, он был отвлечен от исторического труда своими промышленными заботами. Когда же Шувалов высказывал по этому поводу свое неудовольствие, он отвечал: «почему ученому быть бедным?» и указал на Ньютона, жившего в богатстве, и на Вольфа, приобретшего почести и состояние своими трудами. Я не поручусь, что баронское достоинство немецкого ученого не дразнило его воображения. Для своего завода он получил землю и крепостных, и это делало его почти дворянином. Он не был лишен тщеславия, доказательством чему служит тот случай, когда он разорвал список профессоров только потому, что имя его было поставлено в нем по алфавиту, и когда добивался вице-председательства в Академии. Подобно тому, как он намеревался нарушить алфавитный порядок, он, попав в Академию, тоже не признавал здесь никакого порядка и старшинства, решительно становясь выше всех приобретенных положений и всех авторитетов. В спорах и столкновениях, беспрестанно вызываемых им, он неизменно был виноват, но искупал свою вину или учебником грамматики или атласом, иногда – новой поэмой, вызывавшей общий восторг.
А.В. Маковский. Посещение императрицей Елизаветой Петровной мастерской Ломоносова
Он обладал необычайной трудоспособностью и проводил, по свидетельству своей племянницы, целые недели в лаборатории или рабочем кабинете, питаясь только куском хлеба с маслом и стаканом пива, он напоминал своей страстью к науке западных гуманистов XVI века, подражая их способу аргументации в борьбе с фанатизмом и невежеством. Обладая ясным, методичным умом, хорошо дисциплинированным, и большими организаторскими способностями, оригинальностью и склонностью к независимости, которая вытекала из его авторитетности, он легко мог, пробегая обширное поле современной науки, порой и заблудиться, но вместе с тем он, согласно мнению своих почитателей, указал и новые пути в различных направлениях своим современникам и преемникам. В речи, произнесенной им 26 ноября 1753 г., он сам доказывал свое первенство перед Франклином в созданной теории электрической силы.
Строя эту теорию на быстром наступлении сильных холодов, явлении, свойственном России, он считал свое первенство перед Франклином доказанным именно этим аргументом, и русские специалисты еще и теперь допускают, что некоторые наблюдения, сделанные им в этом направлении, а в особенности над прониканием верхних слоев воздуха в нижние и над вызываемым вследствие этого понижением температуры, дали ему материал для совершенно новых выводов. В июле 1756 г., рассуждая о происхождении света и доказывая единство сил природы в образовании света, теплоты и электричества, он сводил, наперекор Ньютону и Гассенди, разнообразие этих явлений к простой разнице в формах молекулярного движения тел, и по-видимому, действительно первый высказал идеи, развитые впоследствии Меллони, Карно, Грове, Фарадеем и Гельмгольцем.
Впрочем, мне сдается, что этот вопрос большего значения не имеет. В общем научные теории Ломоносова не особенно отличались от круга идей и понятий, присущих его времени, и когда он в них расходился со своими немецкими учителями, то чаще всего впадал в парадокс или схоластику. Его общий взгляд на природу был в гармонии с духом его века и даже с общим умственным направлением его отечества, т. е. по преимуществу философским или физико-богословским. Немецкие ученые, между прочим Шлецер, упрекали его в том, что он был натуралистом в истории и философии. Нетрудно защитить его от этого обвинения, которое в некоторых своих частях могло бы сойти в настоящее время за высшую похвалу. Некоторые его попытки применить к истории и филологии аналитический метод естественных наук, противопоставив результаты, полученные таким путем, догматизму того времени и знаменитому афоризму: «Посредством наблюдения приходить к теории, посредством теории исправлять наблюдения» – вполне определяют труды Ломоносова на этом пути. Но он никогда не был сознательным и последовательным материалистом, будучи для этого слишком великим поэтом и слишком большим врагом скептического рационализма Вольтера, нечестивые выходки которого его оскорбляли.
