Наконец, я обеими руками открыла дверь, толкая ее, и Декс вошел, вода стекала с него на пол.
— Не собиралась меня впускать? — спросил он, изображая обиду. — Задумалась? Хотела остаться тут на ночь?
Я издала немного вымученный смешок и закрыла за ним дверь.
— Подумывала поработать как Раундтри. Выглядит неплохо.
Я взяла часть оборудования, и мы пошли на третий этаж по ближайшей лестнице.
Свет горел, но тускло, мы из-за него казались зеленоватыми.
Мы добрались до третьего этажа и открыли дверь. Этаж был темным, свет падал только с лестницы с двух сторон. Я тут же захотела уйти, но дверь за нами закрылась со зловещим щелчком, разнесшимся эхом по пустому коридору.
— А вот это жутко, — сказала я.
— Точно. Потому и идеально.
Я взглянула на Декса. Он улыбнулся и бросил в рот подушечку Никоретте свободной рукой.
— Начнем?
Я кивнула, он вытащил из кармана фонарик, чтобы добавить света. Вот только от этого остальная часть этажа казалась еще темнее. Тени плясали по коридору, обманывая глаза.
Он вытащил из сумки прибор ФЭГ, я впервые его видела. Он получил его на прошлой неделе. Это был так называемый феномен электронного голоса — скрытые голоса и звуки, которые мы не могли слышать сами. Это меня пугало, но с прибором в руках, похожим на магнитофон, неизвестное становилось более знакомым.
— Почему бы не попробовать сегодня? — спросил он, заметив, что я держу прибор, как младенца-инопланетянина.
— Ну, да, — неохотно сказала я. — Хотя я не уверена, что мы что-то уловим. Это самая тихая психбольница.
Он замолчал, возясь с большой камерой на полу, покачиваясь на корточках.
— А ты была во многих больницах? — спросил он. Его голос был тихим, но он звучал недовольно, и я не могла винить его за это.
Я не ответила. Он не расстроился, хотя было сложно увидеть это из-за темноты.
— Тем более, мы на третьем этаже, — уже мягче продолжил он. — Тут ничего нет. А даже если и есть… это же не как в фильмах.
Я поежилась.
— Знаю. Прости. Просто я думала, что будут крики или…
— Как я и сказал, это не как в фильмах.
— Прости, Декс, — пристыжено пробормотала я.
— Не стоит. Я не злюсь. Просто говорю. Не во всех больницах люди за дверью бушуют и в смирительных рубашках. Уверен, на втором этаже достаточно комнате, что тебя ужаснули бы, но ночью у них есть свои дела.
— А первый этаж?
— В конце коридора, казалось, пахло столовой, возле кабинета доктора. Наверное, там и комната с экранами камер наблюдения. Это не ужасное место, Перри. Люди здесь уже долгое время. А время затыкает крики. Лекарства и время.
— Как долго было у тебя? — спросила я, зная, что он не ответит.
Он встал на ноги, крепко сжимая камеру, посмотрел на меня без эмоций на лице.
— Шесть месяцев.
Я была удивлена. Ответом. О, как бы я хотела расспросить его, узнать больше. И я попробовала.
— А как долго ты там пробыл вообще?
Он вздохнул и потер подбородок свободной рукой, медленно жуя жвачку, он смотрел во тьму.
— Два года.
Я раскрыла рот. Два года. Два года в психбольнице? В таком месте? Мне стало жутко.
— Почему… почему так долго? Если лучше стало за полгода?
Он все еще смотрел на тьму. Я видела, что его глаза блестят, отражая скудный свет.
— Было не просто уйти. Они должны были убедиться, что я не опасен для себя.
— А ты… был опасен? — тихо спросила я. Это было личное, я боялась, что он вспылит и разозлится.
— Так я туда и попал, — спокойно сказал он, наконец, посмотрев на меня. — У меня были свои причины. Как и у тебя, полагаю.
— У меня? — повторила я. — Я никогда не пыталась убить себя. О чем ты?
— Я не говорил, что ты пыталась себя убить. Я тоже так не делал. Это было… недопонимание. Уверен, с твоим случаем было так же.
Он отметил «случай» кавычками. Я нахмурилась, пытаясь понять, на что он намекает, как много знает об этом случае.
— Что ты знаешь о том случае? Я не рассказывала тебе о нем.
Он вскинул бровь, на лице появилась тень.
— Видимо, да. Виноват.
Я ему не верила. Я напрягла мозги, чтобы понять, не говорила ли чего-то за последние дни… или вообще. Кузены упоминали при нем случай, говорили, что мне снились дни из старшей школы, но я ему не рассказывала. Потому что я даже себе не позволяла об этом думать.
— И вскоре больница стала мне единственным домом. Друзья перестали меня навещать. Семьи не было. Оставался только я. И все было в больнице. Так что, когда они захотели выпустить меня на год раньше, я сделал все, чтобы остаться дольше.
— Прости, — я чувствовала себя глупо.
Он склонил голову и улыбнулся.
— Это в прошлом.
Разве? Мое прошлое все еще не отпускало меня. Было ли с ним так же?
— Не знаю, как у тебя, — сказал он, подошел и забрал у меня прибор. — Нам пора начинать. Мы уже потратили время на разговоры, которые можно было провести в другое время.
Я чуть не рассмеялась, но подавила это желание. С Дексом так не прошло бы. Вряд ли я услышу еще хоть что-то о его времени в больнице. Но я была не против. Потому что он уже рассказал мне больше, чем кому-то еще, как мне казалось. И от этого я чувствовала себя… ну… особенной.
Мы подготовили остальное оборудование как можно быстрее, Декс продумывал при этом, как использовать оставшееся время.
Он указал на коридор.
— Если ты просто пройдешь на несколько футов вперед…
Я послушалась и остановилась, когда перестал доставать свет фонарика.
— Ты нас представишь. Говори тише обычного, на всякий случай, микрофон должен все уловить. И медленно иди по коридору. Я включу инфракрасную.
— А если я врежусь во что-то? — спросила я.
Он поднял фонарь и дал мне.
— Нет. Тут ничего нет.
Я взяла у него фонарь и огляделась. Тусклый свет на лестнице казался так далеко.
— Я иду до конца, а ты — за мной. Правильно?
— Нет. Мы идем до конца, а потом возвращаемся в коридор, и ты откроешь все двери.
Даже запертые. Ты же умеешь вскрывать замки?
Умела. И очень хорошо. Я часто применяла этот навык на баре с алкоголем родителей, эта практика пригодилась бы, у меня как раз были с собой шпильки, кредитка и пинцет.
— Я попробую, — я постаралась звучать удивленно. — Ты хочешь, чтобы я зашла в каждую комнату? — у нас хватит времени?
