Сила любви проходит через все формы жизни, но перестает быть инстинктивной и достигает самосознания только в людях. Для меня эта сила любви – также составляющая того, кто есть Бог. Значит, чем глубже я способен любить, тем больше Бог становится частью меня. Вот почему никакая религия не может в конечном итоге исчерпываться надлежащими убеждениями и верованиями. Все они – только пережитки религиозной власти. Религия должна прежде всего улучшать жизнь – посредством любви. Именно это имел в виду Иисус, когда говорил, что человеческая жизнь не для того создана, чтобы подчиняться правилам дня субботнего, а эти правила созданы, чтобы сделать лучше человеческую жизнь. Внезапно суть этики рассматривается не с позиций добра и зла или даже справедливости и несправедливости, и уж конечно, речь не идет о сводах правил и законов, перечисленных в священных текстах или высеченных на каменных скрижалях. Нет, этика всегда предназначалась в помощь распространению жизни. Каждый поступок, будь то деяние человека или сообщества, следует расценивать как верный или неверный исключительно на том основании, благоприятствует ли он жизни других или ухудшает ее. Если мой поступок принижает ближнего, он принижает и меня. В преуменьшенной жизни нет места святости. Приниженная жизнь никогда не будет жизнью в любви.
Вновь и вновь нас возвращают к задаче – обрабатывать наш опыт, искаженный временем и ограниченный пространством, с помощью того, что, как нам кажется, не зависит ни от времени, ни от пространства. Мой опыт, связанный с Богом, попадает в категорию, которую я называю «сущее». Если Бог – «основа всего сущего» (эту фразу я приписываю главным образом мыслителю Паулю Тиллиху, сформировавшему мои теологические убеждения), тогда мое «сущее» – не только часть «сущего» Бога, но и участие в этом «сущем». Это означает, что истинное поклонение практически не имеет отношения к восхвалениям, а скорее представляет собой смелость быть всем, чем я способен быть. Истинное поклонение – процесс, который подразумевает и прославляет следующий факт: чем глубже и полнее я могу быть тем, кто я есть, тем больше я делаю видимым Бога, который сам понимается как сущее. Тогда этот Бог становится не обособленной сущностью, а глубинным аспектом самого сущего, бытия, присутствующим в каждом живом существе, но выходящим на уровень самосознания лишь в человеческой жизни.
Я воспринимаю Бога как расширенное сознание. Жизнь непрестанно развивается и раскрывает себя. Сознание постоянно растет. Мы видим это на примере неуклонно возрастающей осведомленности людей о тех, кто отличается от большинства. Видим это на примере нашей растущей восприимчивости к жизни в мире и обострения нашего чувства ответственности за нее. Все это, по моему убеждению, – результат нового осознания того, что значит быть человеком. В условиях расширенного сознания барьеры, которые мы воздвигаем и за которыми прячемся в поисках защищенности, обычно служат для того, чтобы отсекать нас от смысла жизни. В этом заключается великий грех организованной религии. Такая религия стремится побудить нас замкнуться в себе. Она удерживает нас в мире колоссальных ограничений. Организованная религия всегда делит мир на воюющие лагеря. Она отделяет последователей «истинной религии» от последователей религии, которую считает ложной. Истинных верующих она отделяет от еретиков, «чистых» – от «нечистых», спасенных – от не имеющих спасения, крещеных от некрещеных, обрезанных от необрезанных. Однако эти маркеры не могут быть частью Бога, воспринятого как жизнь, любовь, бытие и сознание. Если качества Бога нельзя классифицировать, клеймить и осуждать по внешним меркам, с такими религиозными маркерами, как «спасенный» или «крещеный», все это проделать можно; последние – не что иное, как проявления сверхъестественного племенного божества, которое усиливает власть одних людей, ослабляя власть других. Только в расширении человеческой жизни и самосознания мы обретаем способность преодолевать препятствия и переходить границы. Именно эта экспансия жизни и сознания предлагает нам новое понимание того, что значит быть человеком. И, наконец, я считаю, что именно расширение жизни и сознания связывает нас с вечностью, с безвременьем. А теперь мне кажется, что можно сказать и так: расширение жизни и сознания связывает нас с Богом. Мы уже вышли за рамки религии, значит, даже концепция Бога может уже не быть религиозной.
Так можем ли мы научиться жить без религии? Думаю, можем. И, что еще важнее, думаю, мы просто обязаны. Когда умрут все религии, основа которых – внешняя сущность, только тогда наконец станет заметным мистический союз со всем, что есть в мире. Это стало ясно мне благодаря четвертому Евангелию – в большей мере, чем благодаря любому из остальных трех или всем им, вместе взятым. В этом Евангелии человек Иисус настолько неразрывно связан с значением Бога, что никакой обособленности нет и в помине.
Однако Евангелие от Иоанна принято толковать так: божественная жизнь Бога возобладала над человеческой природой Иисуса и вобрала последнюю в себя. Классическое христианство опиралось на Евангелие от Иоанна в учениях о боговоплощении и Святой Троице в гораздо большей мере, нежели на любые другие источники. При поддержке традиционного прочтения Евангелия от Иоанна Иисус изображался как божественный вселенец, божество, облекшееся человеческой плотью.
Логика этого возвышенного притязания была безупречна. По мере развития христианства в аспектах боговоплощения и Святой Троицы Иисуса все чаще изображали спасителем грешников, избавителем заблудших и искупителем падших. Ничто из этого – ни спасение, ни избавление, ни искупление, – не стало бы возможным без традиционного определения человеческой жизни. Люди оставались грешниками, заблудшими и падшими. Подразумевалось, что лишь безгрешный, то есть Бог, способен спасти грешника. Жизнь человека, заблудшего по определению, не может спасти заблудших. Жизнь человека, падшего по определению, не может искупить падших. А Иисус, по утверждению этой теологии, мог это сделать и сделал, но лишь потому, что был «Богом в человеческом обличии». В Иисусе «Слово стало плотию и обитало с нами… мы видели славу Его, славу как единородного от Отца» (Ин. 1:14). Образ Иисуса у Иоанна традиционно использовался, чтобы отрицать Его человечность и утверждать, что Он явился в падший мир как сверхъестественный вселенец. Человек Иисус, который восклицает в агонии на кресте в Евангелии от Марка: «Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мк. 15:34), в четвертом Евангелии исчезает. Никакая человеческая боль не могла быть испытана в божественном Христе к тому времени, когда Иоанн писал эти строки. Иисус у Иоанна умер на кресте торжествуя, а не пребывая в отчаянии. Его последним словом, согласно Иоанну, было: «Совершилось!» (Ин. 19:30). Пролог Иоанна в этом Евангелии, в первой главе, содержит вступительные строки, параллельные началу книги Бытия, следовательно, Торы. В первой главе Бытия рассказывается о деяниях Бога во время шести дней сотворения мира. Когда оно завершилось, Бог, согласно этой библейской книге, взглянул на все, что сотворил, и объявил, что это хорошо, и хорошо весьма. Только после этого Бог вошел в седьмой день (шаббат), благословил его и освятил.
В традиционном толковании Евангелия от Иоанна Иисус повторил созидательный труд Бога в том, что считал вторым сотворением, и при этом завершил спасение людей. Поэтому у Иоанна Иисус утверждает, что его дело и, по сути, дело Божие, теперь закончено. «Совершилось!» – говорит Иисус лишь в Евангелии от Иоанна. Спасение теперь осуществилось, и Иисус, подобно Богу, который подразумевается под ним, готов войти в шаббат и отдохнуть в гробу, прежде чем вновь явиться в первый день недели в славном и вечном облике, позволившим людям увидеть, кем, по словам Иоанна, Он всегда был. Эта кульминация разительно отличается от «Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?»
