Поскольку я вошел в сферу самосознания, по множеству причин мне стало необходимо следовать по тому же пути – искать чувство защищенности в религии. Власть религии была совершенно реальна в той культуре, в которой меня воспитали. Места, где я родился, называли «Библейский пояс». Здесь вся жизнь густо заквашена религией – так густо, что даже этические и нравственные принципы становятся в ее свете относительными. Меня до сих пор поражает то, что здесь, в самых религиозных областях моей страны, где Библию действительно читают, а в церковь ходят все – иначе заклеймят и сделают изгоем, – процветали работорговля, сегрегация и линчевание. Этот район поддерживал ку-клукс-клан и деньгами, и религиозными службами рукоположенных священников, которых называли «купелланами». Я родился всего через шестьдесят лет после того, как гражданская война положила конец законному господству этого «уникального» института, однако в штатах «Библейского пояса» все так же запугивали потомков рабов и не считали их людьми. В настоящее время на Юге США почти не осталось чистокровных африканцев: чернокожих мужчин постоянно кастрировали, а женщин брали себе для утех весьма религиозные белые южане, от Томаса Джефферсона до Строма Термонда. Изначальной причиной гражданской войны было желание защитить эту систему разврата и порока. В свою очередь, война сама по себе стала мощной силой, придавшей облик религии южных штатов.
На Юге не было семьи, где бы не потеряли родных в этой самой кровопролитной войне в истории нашего государства. Поражение южан развалило весь местный уклад. Если изучить так называемые «старые добрые евангелические гимны», все еще популярные в некоторых кругах, то станет ясно: многие из них были написаны по следам гражданской войны и главными темами в них служат смерть, страх и чувство потери и отчуждения.
Мой мир, моя жизнь и моя религия – плоды этой истории. Наша маленькая семья вела крайне нестабильную жизнь – алкоголизм, отсутствие образования, преждевременные смерти, нищета… Религия, в фокусе которой находится чувство защищенности, в такой обстановке расцветает. В моем кругу верили все. Мало того, чуть ли не до самого окончания школы я и людей-то других не знал, кроме евангельских христиан.
Как я уже упоминал, меня воспитали глубоко религиозным человеком, я видел смерть, я ставил вопросы и искал на них ответы, но мог искать лишь в системе ориентиров, которые называл религией. Мне требовалась защищенность, которую обещала эта знакомая атмосфера. Я не желал ни отказываться от религии, ни даже отвлекаться от нее настолько, чтобы изучить ее притязания с стороны. То же самое явно относилось к моим предшественникам на протяжении большей части истории человечества. Мы двигались параллельными курсами. Лишь когда мир вступил в период, который теперь мы называем Просвещением, стало допустимым подвергать религию сомнению. Этот феномен наблюдался еще в XVI веке, однако идеям понадобилось немало времени, чтобы распространиться в обществе, и еще больше – чтобы дойти до необразованных масс, к которым относились и мои родители. Так что я жил в рамках религиозных ориентиров спустя долгое время после того, как закончилась историческая эпоха Просвещения, и относился к религии так же, как мои предки, – как к уютному и надежному уголку, где можно долго прятаться от страха. В этом я был не одинок.
Эта игра в прятки была для меня удобным образом жизни – видимо, как и для моих предшественников. Убежденный, что знаю истину, я не испытывал острой потребности задаваться вопросами, кроме как ради прояснения и без того уже известной мне истины. У того, кто живет в очень тесном, ограниченном мирке, обычно не наблюдается порывов исследовать неизведанные территории. В мире, где я вырос, люди редко уходили далеко от места, где родились, и не задавались вопросами, с которыми не могли справиться. В такой атмосфере им было свойственно вести разговоры лишь затем, чтобы поделиться религиозными предубеждениями и тем самым укрепить их. Телевидение, не говоря уже об интернете, еще не представляло собой значительную силу настолько, чтобы показать нам большой мир. Как и нашим давним предкам, лишь немногим из нас позволялось покинуть территорию племени, так что я с упоением распевал утешающие и предельно знакомые евангелические гимны, даже те, которые побуждали меня «омыться кровью Иисуса», хотя эта мысль меня никогда не прельщала. Такие гимны, как «Милый час молитвы» и «Какого друга мы нашли в Иисусе» наполняли меня уверенностью. До сих пор я могу спеть их наизусть, весь текст полностью.
Теперь-то я понимаю: в религии для меня, как для человечества почти за всю его историю, всегда было что-то детское и по определению авторитарное. Если говорить конкретно, люди создали ее и посвящали ей жизнь на заре своего развития, в своем «детстве», а я – в своем. При откровенном поощрении религиозного института мое духовное детство обречено было продолжаться до седых волос, как и у моих давних предшественников. Но в долгосрочной перспективе эти прятки в религии не сулят успеха, поскольку не вечна ни одна система, созданная человеком.
Откуда-то во мне, как и в других человеческих существах, есть любознательность, подавить которую невозможно. Видимо, для меня все началось потому, что моя религия усердно побуждала меня читать Библию, и я так и делал. Я прочитал ее всю. И продолжал перечитывать и узнавал то, чему просто не мог поверить. Библейский фундаментализм не выжил, столкнувшись со скрупулезным изучением Библии. Моя любознательность переросла в неутомимое стремление к знаниям. Подобные поиски, характерные также для человеческой жизни, не предвещают ничего хорошего, если речь идет о религии. Накопление знаний разрушило анимизм, но не вызвало смерть самой религии, лишь приблизило потребность в новом религиозном развитии. Богов с горы Олимп в конце концов потеснил расцвет греческой философии. Напомню, Сократу пришлось выпить цикуту по обвинению в том, что он не чтит богов и развращает разум и нравственность юношества. Однако даже логическое мышление Сократа и подобных ему философов, а также гибель Зевса, Посейдона, Купидона, не говоря уже о многих других обитателях горы Олимп, привели не к смерти религии, а к появлению еще одной ее формы. Сначала это были мистические культы, затем началось восхождение христианства.
Новые религиозные системы, в особенности христианство, господствовали в западном мире на протяжении веков. Христианство поддерживало институты контроля, хранящие ключи от рая и ада – папский престол, «божественное право королей», концепцию одной истинной Церкви… Оно отражало яростные атаки ислама в эпоху крестовых походов. Оно слишком долго сопротивлялось вызову, брошенному наукой, ибо держало под контролем образование. Оно заставляло умолкнуть мыслящих критиков, отлучая или убивая их. Вспомним, что еще до Галилея главы христианской Церкви сожгли на костре Джордано Бруно за гипотезу о том, что Земля не является центром Вселенной. Галилей пережил его и установил истину. Такие люди, как Бруно и Галилей, представляли серьезную угрозу для западной религии и способствовали появлению первой трещины в ее авторитете. Но впервые в истории эта трещина привела не к появлению новой формы религии, хотя протестантская Реформация была шагом в этом направлении, а к полному отказу от религии в целом. Я тоже участвовал в этом этапе религиозного путешествия человечества и, возможно, в точности воспроизвел его. Мой переход от пряток в религии к началу критического отношения к ней дался нелегко. История свидетельствует о том, что и для всего людского рода он был непростым.
