Именно тогда я начал по-новому смотреть на уникальную жизнь того, кто звался Иисусом из Назарета, и видеть в Нем то, чего никогда прежде не замечал. Иисус не был внешним божеством в человеческом облике, которое вторглось в этот мир под маской человека, как нас уверяли до сих пор. Мы думали, что эти утверждения возвышают Его, а на самом деле они Его принижали. Иисус был тем, в ком появилось новое сознание. Его сознание призывало, манило и вдохновляло нас быть теми, кем мы даже не мечтали стать. Иисус как человеческое существо был настолько целостным, свободным и любящим, что преодолел все человеческие рамки, и это преодоление помогло нам понять и даже заявить, что мы встретили в Нем Бога. Вот о чем говорится в рассказе о воскресении. Все человеческие пределы вплоть до предела смерти исчезли перед Иисусом. Так он открыл для меня выход на финальную арену, помог пройти последний рубеж. В Нем я вижу, чем могу быть: жизнью в единстве с Богом и с собой, неотъемлемой частью вечности. Вот оно, мое ошеломляющее заключение. Христос как путь стал для меня всегда открытой дверью к чему-то большему. Это человеческий путь, по которому могут идти все люди, во все времена и повсюду, какое бы название они ему ни давали. Христос уже не религиозный символ, а Христос-путь – уже не религиозный путь. Христос – человек в полном смысле этого слова; и Христос как путь – в первую очередь человеческий путь, знак, что дверь к Богу – всегда та же самая, что и дверь к нашей человечности. Единство с Богом, к которому так стремились люди на Востоке, здесь сливается с индивидуализмом, который так высоко ценили люди на Западе. Индивидуальность внутри единства с Богом позволяет нам превосходить все человеческие пределы – племенные, расовые, тендерные, связанные с сексуальной ориентацией и даже религиозные. Никакая разделенность не вечна, никакие различия не могут навсегда остаться неизменными. Бог один, и это значит, что каждый из нас – часть этого единства. «Мое «я» есть в сущности Бог». Мистики правы: их сознание простирается глубже. Сознание одно, но лишь люди, наделенные самосознанием, могут его познать. Я конечен, но причастен к бесконечности. Я смертен, но причастен к бессмертию. Я существо, но причастен к самому сущему.
Так что в своем путешествии я достиг точки, где, подобно святому Франциску, могу приветствовать смерть как родную. Я живу с пониманием, что моей жизни придает ценность именно присутствие смерти, так как оно призывает меня полнее проживать каждый день, а благодаря этой полноте жизни я вхожу в ее безвременье.
Нам предстоит до завершения этой книги рассмотреть вкратце три вопроса, перечисленных почти как тезисы.
Во-первых, придает ли уверенность подобное видение нашей причастности к вечности – настолько, чтобы люди, несмотря на все трагедии и превратности жизни, все-таки доверились этому пути? Да – по крайней мере для меня.
Во-вторых, является ли жизнь за пределами нынешней жизни достаточно личной – настолько личной, чтобы быть реальной, как, по-видимому, требуется моим близким друзьям? Или же люди отвергнут эти идеи как просто хорошее интеллектуальное упражнение? Для меня ответ на этот вопрос – опять-таки «да». Я считаю религиозное стремление к защищенности, исходящей от внешнего божества к сознающей личности, не чем иным, как заблуждением. Если именно от этого зависит моя вечная участь, тогда я готов, подобно многим до меня, отказаться от нее как от еще одного довольно жалкого проявления человеческой ментальности, направленной на выживание. Она полна пустых слов, но ничего не значит. Я не желаю, чтобы меня предал религиозный опиум моего поколения. Но речь не об этом. В стремлении к индивидуальности я обрел способность принять бесконечность, и это привело меня к выводу, что я могу и должен быть причастным к этой бесконечности. Я – человек, способный превзойти время. Я могу изучать давно минувшие века, могу предчувствовать будущее, которое еще не наступило, и даже строить на него планы. А значит, я преодолеваю препятствия пространства и времени – и буду их преодолевать.
Открытие вечности может произойти и происходит, когда мы заглядываем все глубже в самих себя. Вечность находится в нас. Поэтому подобные выводы – в высшей степени личные. Это помогает нам и осознать новый смысл индивидуальности, и по-новому понять то, что значит – быть человеком. Еще раз упомяну святого Франциска Ассизского, ибо в молитве, приписываемой ему, есть слова, на мой взгляд, передающие эту мысль: «В дарении мы обретаем; нас любят, когда любим мы; мы прощены, когда прощаем сами; и только когда умираем – живем». Когда я волен отдать свою жизнь другим, я обретаю волю умереть без страха и сожалений, ибо принадлежу вечному. Сквозь эту призму я теперь воспринимаю слова, которые лишь четвертое Евангелие приписывает Иисусу. Обретший всю полноту жизни, Иисус превращается в «путь, истину и жизнь» (Ин. 14:6), именно усиление человеческого, которое я вижу в Нем, становится единственной дверью к смыслу слова «Бог».
И, наконец, третий и последний вопрос, который люди постоянно задают о жизни после смерти: узнаю ли я своих близких? Не знаю, как на него ответить. Он подразумевает, что есть место, где все умершие, неведомо как, физически собраны в узнаваемом облике – и где мы будем искать тех, кто дорог нашему сердцу. Это стремление вполне понятно, но меня не влекут столь беспредметные пространственные образы. Могу только ответить, что никто из нас не становится человеком отдельно от других. Скорее, мы созданы теми, кто любил нас. Так мы вышли в жизнь, к безвременью и к тому, что мы подразумеваем под «Богом». Пока нашу жизнь создавала любовь окружающих, мы становились частью их жизни, а они – частью нашей. Мы не в силах отделить себя от них, ибо само бытие взаимосвязано и переплетено. Так что если кто-нибудь из нас причастен к тому, что мы называем Божией вечностью, то и все, чья жизнь связана с нашей, причастны к этой вечности вместе с нами. Больше я ничего не могу добавить. И не чувствую необходимости добавлять. Этого мне достаточно. Я подготовлен к смерти жизнью. Мой долг, который я воспринимаю как суть и смысл служения – жить как можно полнее, и пить сладкий нектар каждого нового дня. Пока я жив, я буду проникать в глубины жизни, воспарять на ее высоты, делиться жизнью и любовью с моими попутчиками во времени и пространстве. А когда я умру, завершится страница «бытия», к которому я причастен. Вот к чему привела меня вера. Я вижу больше, чем могу выразить. Испытываю больше, чем могу описать. Вот куда привели меня слова. И мне настало время выйти за их предел – в чудо невыразимой словами реальности.
Я долго жил. Мне даже понравилось стареть и быть старым. Было радостно видеть, как взрослеют внуки и как молодые коллеги берут на себя огромную ответственность. Особенно я горжусь тем, что восемь священников, служивших со мной в Ньюаркском епископате, теперь уже стали епископами в Епископальной церкви, и уверен, этой восьмеркой не ограничится. Один из них стал епископом моего диоцеза и пришел на смену моему преемнику. Я рад его изумительным талантам.
И я рад, что прожил эти «золотые годы». Они оказались самыми счастливыми и даже наиболее творческими и плодотворными за всю мою жизнь. До сих пор жалею, что отцу не посчастливилось узнать о старении то, что знаю я. Если моей жизни вскоре придет конец, жалеть ни о чем не стану. Сумею прожить дольше – буду рад. Не могу представить себе более блаженную жизнь, чем моя: даже признаки возраста служат мне напоминанием о том, как она чудесна.
