— Так сколько она вам заплатила?
— Бесполезно, мужик, — отрезал бригадир, — денежек уже нету.
Сначала один рабочий, затем вся бригада встала на ноги.
Сплоченность пролетариев на Курлычкина не произвела никакого впечатления, однако он сбавил обороты, может быть, потому, что когда-то сам был трудящимся и вообще трудяг никогда не трогал.
— Слушай, Николай, мне до балды, потратили вы деньги или нет. По большому счету мне плевать, сколько она вам заплатила. Мне важен сам факт. Ну?..
— Да, заплатила.
Выразительно помогая себе глазами, Курлычкин сделал лицо, подобающее вопросу.
— Она, конечно, не представилась, и ты видел ее впервые, да?
— А мы и не спрашивали.
— Так, давай по порядку. Значит, вы с ней раньше не встречались, и она, как я понял, с налета предложила твоему парню… Ну, что она предложила вот тому пухлому?
— Попрыгать.
— Здорово! — сказал Курлычкин, выражая восторг. — И вы, конечно, сразу согласились.
— Ну, не сразу…
— Так, я все понял. А где она находилась, когда прыгал толстяк?
Бригадир указал за спину.
— За углом. Там пришкольный…
— Достаточно. Сколько она вам заплатила? — настойчиво повторил Курлычкин.
— Две тысячи. Рублей. Но денег уже нет.
— Это я уже слышал. — Курлычкин раскрыл бумажник, извлек двести долларов и шагнул к Виталику. — Держи, пузан. Ты здорово прыгал. Я чуть с ума не сошел.
47
Уже полчаса Маргелов слушает взволнованную речь Валентины и все больше хмурится. Она говорит — а ему не нужно даже анализировать, чтобы убедиться в очередной глупости бывшей коллеги, все понятно без разбора. Ну сколько раз ей можно намекать, да что там намекать, говорить в открытую, что да, он жалеет ее, понимает, но есть предел и терпению, и пониманию.
— Ты соображаешь, что говоришь, Валентина?
— Я же не требую от тебя невозможного. Вернее, я ничего от тебя не требую, просто так сложились обстоятельства, что…
«Как все это надоело!.. Ну почему именно на меня, как снег на голову, свалилось это дело? Другой близко не подпустил бы Ширяеву к материалам следствия, разговаривать бы не стал. А я… Что она говорит? О какой безопасности? Ну да, все правильно, а кто подумает о моей?»
Следователь вдруг понял, что в одном он не прав. Как-то само собой получилось, что все разговоры с Валентиной проходили на повышенных тонах. Так уж устроен человек, не любит он, когда его жалеют. Или сочувствуют. Хотя сочувствие иногда даже приятно. Правило жизни? Черт его знает. Но вот Валентина своими действиями невольно напрашивалась на жалость. Что она чувствует при этом — неустроенность? А может, стыд? При чем тут стыд? За кого-то — другое дело. Но рядом с ней последнее время только он, бывший коллега, бывший друг. Если и позорно за кого-то, то в первую очередь именно за него.
Тут нет тонкого расчета, просто те же правила жизни, будь они неладны, диктуют свои условия, помогают и мешают одновременно. Именно поэтому реакция прокурора оказалась такой… какой оказалась. «Здорово! — невесело усмехнулся Маргелов. — Он увидел то, что увидел».
— Гарантия моей безопасности — это Максим. За себя я совершенно спокойна.
Маргелов хотел посоветовать Валентине посмотреться в зеркало. Следователь видел перед собой взволнованную женщину, на ее щеках застыл болезненный нервический румянец, глаза светились нездоровым блеском. Даже подрагивающие руки выдавали ее крайнее возбуждение. В таком состоянии она готова была совершить последнюю ошибку в своей жизни.
Маргелов изо всех сил старался отговорить ее — мягко, помня о том, что до этого Валентине в основном приходилось слушать его либо раздраженный голос, либо откровенно недовольный.
— Валя, мы договаривались с тобой, помнишь?
— Помню: до последнего трупа.
— Да посмотри ты на себя в зеркало! — не выдержал следователь, срываясь на крик.
— Вася, — более мягко произнесла Валентина, — я поняла, что проиграла. Но не лишай меня последней возможности хоть как-то поквитаться с этой мразью.
— Даже ценой собственной жизни… — Маргелов многозначительно кивнул. — Надо же какая самоотверженность! Ну-ну…
— Вася, помоги мне.
— Ты несешь полный бред. Ты бы только послушала себя со стороны. Тебе начинает казаться, что за трое суток ты перевоспитала Максима Курлычкина, что он полностью на твоей стороне, возненавидел своего папашу, всячески старается помочь тебе, несмотря на то, что продолжает держать руки за спиной.
— Представь себе, это так. И перестань махать руками.
— Попомни мои слова, Валя: как только он окажется на свободе, первое, что сделает, — постарается побыстрее найти тебя и «отблагодарить». Этот змееныш ничем не лучше своего папаши. А его бывшая жена? Я говорил тебе, что любой контакт с кем-либо из окружения Курлычкина стопроцентно приведет к провалу.
— Зря ты так… Максим неплохой парень.
— Это он тебе сказал? — Маргелов нервно хохотнул. — Почему бы тебе не спросить у самого Курлычкина, плохой он или хороший?
— Так поможешь мне?
— Пока не знаю. Нет… Я бы так не поступил… Честно. Твоя очередная затея кажется мне более безумной, нежели все остальные. Тебя разорвут прежде, чем я подоспею на помощь.
— У нас времени мало, Василь. Вот гарантия того, что я не натворю ничего лишнего, — Ширяева выложила на стол пистолет. — Я оставлю его, хотя, по идее, должна воспользоваться им и пристрелить эту сволочь. — Она указала на пистолет: — Это твоя гарантия, Василь.
— Ты должна была сдать оружие сразу после того, как написала заявление.
— Необязательно. Но дело не в этом. Так поможешь?
— Валя, откуда в тебе столько смелости? Рвешься на встречу с Курлычкиным, как в последний бой. Я устал повторять тебе, что в отчаянье ничего путного не сделаешь. Хотя начало было хорошим, не спорю. Идти дальше напролом — сгубишь не только себя, но и меня заодно.
Маргелов с досадой рубанул рукой воздух. Бесполезно ее уговаривать. Если бы она не просила помощи — другое дело, можно благословить скрепя сердце, но она просит о помощи. Не может просто так уйти со сцены; ей аплодисменты не нужны, но требуется расшаркаться перед пустым залом. А Курлычкин?.. Эта сволочь просто так не удовлетворится ее поражением и не успокоится, как наивно думает Валентина. О, он отомстит ей в полной мере и лишний раз удостоверится в своей силе. В пору отговорить Валентину и вернуть ей пистолет.
Все это относительно, пока не поздно залатать бреши, которые наделала Валентина. Ее еще можно спасти, разведя две конфликтующие стороны. Делается это просто и в короткие сроки: обе стороны признают свою вину, что собственно и является неписаной гарантией безопасности.
