Глава пятая
Гитлеровская Англия
Что, если бы Германия вторглась в Британию в мае 1940 года?
Эндрю Робертс
Наконец, когда даже сэру Джозефу стало очевидно, что за несколько дней Англия потеряла и все имущество и снаряжение своей регулярной армии, и своего единственного союзника, что противник находится менее чем в 25 милях от ее берегов, что в стране имеется лишь несколько батальонов полностью вооруженных и полностью обученных войск, что она дала обязательство вступить в войну в Средиземноморье с численно превосходящим ее противником, что ее города открыты для воздушных налетов с аэродромов, которые находятся ближе, чем оконечности ее собственных островов, что ее морским путям угрожает с десяток новых баз, сэр Джозеф сказал: “Если смотреть в надлежащей перспективе, я считаю это великим и ощутимым успехом… Война вступила в новую и славную фазу”.
Ивлин Во, “Не жалейте флагов”
По Лондону отбивают шаг сапоги солдат вермахта, которые колонной маршируют по Моллу в сторону Букингемского дворца. Эта картина достаточно знакома нам по фильмам и книгам
[796]. Но насколько вероятны в реальности были германское вторжение и оккупация Британии? Через пятьдесят лет после победы над нацизмом мы склонны принимать как должное, что Британии было предназначено сражаться против Гитлера в 1939 г. – сражаться и, несмотря на неимоверные трудности, с которыми страна столкнулась в свой annus mirabilis, наставший в 1940 г., в конце концов победить. В 1995 г., в ходе празднования юбилея победы, почти не говорилось о вероятности того, что все могло бы сложиться иначе. Напротив, победа союзников в войне вспоминалась не только справедливой и верной, но и неизбежной.
И все же мало в истории событий, особенно в военной и дипломатической сферах, которые действительно можно назвать неизбежными. Возвращаясь в начало 1930-х гг. и рассматривая варианты, доступные Британии в условиях ухудшения политической ситуации в Европе, мы видим, что из всех них объявление войны Германии из-за Польши в 1939 г. (не говоря уже о пяти долгих годах “крови, тягот, пота и слез” под руководством Уинстона Черчилля) казалось одним из наименее вероятных сценариев. Путь к войне в 1939 г. был извилист и тяжел. Нам достаточно представить, как одна-две вещи – причем не всегда особенно важные – сложились бы иначе, чтобы увидеть, как легко события могли принять совершенно другой оборот.
По словам адъютанта Гитлера Фрица Видемана, лорд Галифакс – посланник Невилла Чемберлена к Гитлеру в 1937 г. и министр иностранных дел в период Мюнхенского сговора – однажды сказал, что “в качестве кульминации своей работы [он] хотел бы увидеть, как фюрер въезжает в Лондон вместе с королем Англии под ликование английского народа”
[797]. Само собой, мы знаем, что Галифакс начал сомневаться в политике умиротворения еще при подписании Мюнхенского соглашения – и именно он посоветовал Британии встать на защиту Польши в 1939 г. Однако он оставался глубоко пессимистично настроен по отношению к возможной войне с Германией в случае провала этой попытки сдерживания конфликта, а когда в мае 1940 г. в войне наметились сложности, стал одним из ряда влиятельных лиц, выступавших за заключение перемирия с Гитлером. Мы также знаем, что Черчилль отверг эти аргументы, несмотря на грозящую Британии изоляцию после падения Франции. А еще мы знаем, что Британия была в состоянии вести и в итоге – после присоединения Советского Союза и Соединенных Штатов к борьбе против Германии – выиграть войну. Но эти исходы ни в коем случае нельзя было назвать предопределенными.
Старый гипотетический сценарий: отказ от политики умиротворения
Само собой, вопрос “что, если?” не раз задавался в отношении событий, которые привели к началу Второй мировой войны. Однако до недавнего времени историки в основном анализировали, что еще можно было бы сделать раньше, чтобы предотвратить приход Гитлера к власти или скомпрометировать его положение, когда он встал у руля страны. Что, если бы Британия раньше выступила против Третьего рейха? Именно этот вопрос обычно становился основой гипотетических рассуждений о Британии и Гитлере. Само собой, первым этот вопрос задал не кто иной, как сам Черчилль. Впоследствии он написал: “Если бы риски войны, с которыми Франции и Британии пришлось иметь дело в последнюю минуту, были встречены заблаговременно и если бы были сделаны четкие и искренние заявления, наши перспективы сегодня оказались бы совершенно иными”. По мнению Черчилля, Вторая мировая война была “необязательной”. Он сам и многие другие полагали, что демонстрация решимости противостоять германской агрессии в Чехословакии со стороны Франции, Британии и Советского Союза дала бы критикам Гитлера в германских военных кругах достаточный стимул обеспечить если не крах, то хотя бы перемену политического курса. Он утверждал: “Если бы союзники на раннем этапе дали решительный отпор Гитлеру… разумные элементы германской действительности, которые имели огромное влияние – особенно в рядах верховного командования, – получили бы шанс спасти Германию от маниакальной системы, охватывавшей страну”.
Что, если бы, вместо того чтобы делать упор на противовоздушную оборону, британские правительства 1930-х гг. сформировали бы серьезную сухопутную армию, которая смогла бы если и не остановить германское вторжение во Францию, то хотя бы противостоять ему? Что, если бы Британия и Франция воспротивились германской ремилитаризации Рейнской области в 1936 г.? Сам Гитлер признавал: “Если бы Франция ввела войска в Рейнскую область” – как на самом деле произошло в начале 1920-х гг., – “нам пришлось бы отступить, поджав хвост”
[798]. Что, если бы, несмотря на известную слабость британской армии, правительство действительно дало бы четкий сигнал – пускай это и было бы блефом – о намерении Британии защищать Чехословакию в случае нападения на нее? Что, если бы Британия и Франция убедили Сталина присоединиться к борьбе против Германии в 1939 г., вместо того чтобы позволить ему поддаться на уловки Риббентропа? Все это – вполне допустимые гипотетические вопросы, которыми историки годами задаются в отношении событий 1930-х гг. И все же рассматриваемые гипотетические сценарии на самом деле значительно менее правдоподобны, чем гораздо менее приятная альтернатива – германская победа над Британией.
После Первой мировой войны Британия была тенью той славной империи, которая вступила в войну в 1914 г. В экономическом отношении страна отчаянно пыталась повернуть время вспять и вернуться на довоенный уровень, обремененная огромным долгом, возникшим в годы войны, и одержимая восстановлением обесценившегося фунта стерлингов. С 1920 г. беспрецедентные масштабы безработицы снова и снова обрекали сотни тысяч – а скоро и впервые в истории миллионы – людей на бездействие. После биржевого краха 1929 г. и европейского финансового кризиса 1931 г. казалось, что близится конец агонизирующего капитализма. Это имело два непосредственных политических последствия, которые серьезно повлияли на британскую внешнюю политику. Во-первых, расходы на социальное обеспечение превысили прошлые рекордные отметки и росли гораздо быстрее, чем вялая экономика. Во-вторых – как следствие, – произошло самое существенное за более чем сто лет сокращение оборонных расходов. С 1920 по 1938 г. британские расходы на оборону неизменно составляли менее 5 процентов ежегодного национального дохода – меньше, чем когда-либо до или после этого, и это в период, когда британские имперские обязательства почти достигли исторического максимума. С точки зрения Казначейства, приоритет необходимо было отдавать традиционной довоенной политике сильной валюты и сбалансированного бюджета. Ввиду непомерного долга, обременившего страну в годы войны, и постоянной безработицы, вызванной политикой дефляции, это в значительной мере сократило объем доступных для оборонных расходов средств. И все же снижение британской безопасности волновало лишь немногочисленных милитаристов вроде Черчилля, который был первым лордом Адмиралтейства в период Первой мировой войны. К несчастью, он сам и его сторонники не пользовались серьезной поддержкой народа. Во время Первой мировой войны Черчилль заслужил репутацию подстрекателя, а после фиаско Дарданелльской операции и вовсе возникли сомнения в его компетентности. И это было не единственным пятном на его репутации. Он был крайне непопулярен в среде лейбористов, поскольку считалось, что он враждебно настроен к профсоюзам и русской революции. Либералы считали его болваном из-за ряда неверных экономических решений, которые он принял на посту канцлера Казначейства в 1920-х гг., когда ему, к слову сказать, тоже пришлось сократить оборонные расходы. В 1930-х он сумел стать крайне непопулярным даже в собственной партии, выступив против проведения политической реформы в Индии, а затем поддержав Эдуарда VIII в истории с миссис Симпсон
[799].
