Непосредственной причины опасаться катастрофы не было. Но… тут ко мне пришло угрюмое осознание, что процесс затянется надолго, а самое сложное придется сделать в конце, не играя с рыбой, а вытаскивая ее на берег… Казалось, любая попытка вытащить рыбину [моей] сетью приведет к катастрофе, в которой мне несдобровать. Не раз я терпел поражение, и каждое поражение было ужасно… Но лично я не знаю ничего, что сравнилось бы с радостью поймать неожиданно крупную рыбину на удилище с хорошей мушкой
[643].
Именно такого Грея – восторженного, увлеченного рыбака на берегу, а не сломленного, разочарованного, ищущего оправданий мемуариста – нужно представлять при толковании британской внешней политики 1906–1914 гг. Рискуя завести аналогию слишком далеко, можно все же сказать, что большую часть времени – и особенно в период июльского кризиса – Грей вел себя именно так, как в этом случае. Он надеялся, что сумеет вытащить рыбу, но сознавал риск “катастрофы”. Ни в том, ни в другом случае исход не был заранее предопределен.
Стоит признать, что в одном эта аналогия неверна. Дело в том, что в отношениях с Россией и Францией скорее сам Грей был той рыбой, которую кто-то поймал на крючок и вытащил из воды. В случае с Россией Грей впоследствии утверждал, что он успешно продолжил политику разрядки своего предшественника, несмотря на осуждение радикалов и сомнения Военного министерства
[644]. При ближайшем рассмотрении, однако, Грей зашел гораздо дальше Лансдауна. Отчасти это объяснялось тем, что он мог положиться на поддержку рядовых парламентариев по вопросу о сокращении расходов на оборону Индии, а следовательно, ему было гораздо проще не принимать на внимание традиционную сентиментальность по отношению к Северо-Западной пограничной провинции
[645]. Кроме того, он пошел на значительные уступки России по Персии. Он даже проявлял признаки поддержки традиционных российских интересов в Турции и на Балканах в противовес растущему влиянию Германии. Эти уступки, возможно, дали российскому министру иностранных дел Сазонову повод рассчитывать на британскую поддержку в случае войны. Принятое в мае 1914 г. решение провести переговоры по военно-морским вопросам явно не разуверило его
[646].
Министру иностранных дел – либералу было гораздо проще вести франкофильскую политику, чем русофильскую, и Грей обозначил свое намерение придерживаться первого курса еще до того, как вступил в должность
[647]. И снова казалось, что продолжается политика тори. Но снова – как признавал сам Грей – он зашел гораздо “дальше, чем того требовалось от тогдашнего правительства”
[648]. Начатые в конце 1905 г. военные переговоры Британии и Франции стали новой инициативой. Как утверждалось, здесь Грей сделал величайшую ошибку – и французский посол Поль Камбон тут же поймал его на крючок. Позволив военным стратегам обсуждать совместные действия не только на море, но и на суше в случае франко-германской войны, он намекнул на гораздо большие обязательства по защите Франции, чем предполагались до сих пор. Крайне важен был успех Генерального штаба при агитации за немедленную отправку экспедиционного корпуса численностью как минимум 100 000 человек во Францию или Бельгию в случае начала франко-германской войны, поскольку одни лишь морские операции не помешают вторжению Германии во Францию
[649]. Можно сказать, что эти разговоры и последующая корректировка британских военных планов фактически придали “сердечному соглашению” статус тайного военного протокола. Очевидно, именно этого и хотели милитаристы Министерства иностранных дел. Уже в январе 1906 г. Берти (который теперь был послом в Париже) заговорил о предоставлении “не только дипломатической поддержки” для защиты французских интересов в Марокко, давая явное “обещание военной помощи”. Это значило гораздо больше, чем подразумевалось при разделении военно-морской ответственности между Средиземным и Северным морями
[650]. Можно даже предположить – переворачивая мысли Фрица Фишера с ног на голову, – что заседание Комитета обороны империи, состоявшееся 23 августа 1911 г. (а не знаменитая встреча кайзера с его военачальниками шестнадцатью месяцами позже), стало реальным “военным советом”, который предрешил ход войны между Британией и Германией. Определенно, оно закрепило триумф стратегии экспедиционного корпуса Генерального штаба над предложенной Адмиралтейством комбинацией ближней блокады и совместных десантных операций на северном побережье Германии
[651]. За пределами зала заседаний комитета стратегию Генерального штаба с энтузиазмом внушал Грею и другим министрам, включая – что важно – Ллойда Джорджа, начальник оперативного управления генерал сэр Генри Вильсон. Таким образом, Грей прекрасно понимал, что обещает, когда в начале 1914 г. лично заверял Камбона, что “ни одно британское правительство не откажет [Франции] в военной и морской поддержке, если она подвергнется несправедливым угрозам и нападениям”
[652].
