Само собой, этому не суждено было сбыться: как мы знаем, требование британского нейтралитета оказалось отклонено. И все же немецкие историки слишком быстро назвали предложение Бетмана-Гольвега бездумным просчетом и заявили, что сами немцы не ожидали получить от Британии обязательство сохранять нейтралитет. Документальные свидетельства это не подтверждают. Напротив, они показывают, что надежды Бетмана-Гольвега на британское невмешательство вовсе нельзя было назвать необоснованными. Его можно простить за то, что он не смог предугадать, что в последнюю минуту аргументы Грея и Кроу возобладают над позицией более многочисленных сторонников невмешательства.
Континентальное необязательство
Было бы неверно заключить, что британское довоенное планирование, в основе которого лежало предположение о необходимости вмешательства во франко-германскую войну, сделало эту войну неизбежной. Большинству членов Кабинета (не говоря уже о Парламенте) сначала не сообщали о переговорах с французами. Как сказал Сандерсон Камбону, одна мысль о военных обязательствах перед Францией “привела к расхождению во мнениях” – “нечто более определенное Кабинет бы сразу отверг”. Как ни удивительно, в неведении сначала держали даже премьер-министра Кэмпбелла-Баннермана. Когда ему обо всем сообщили, он выразил свою обеспокоенность тем, что “упор на совместные приготовления… очень близок благородному делу”. Холдейну тоже пришлось “разъяснять” начальнику Генерального штаба Литтлтону, “что мы никоим образом не берем на себя никаких обязательств самим фактом вступления в переговоры”
[701]. В таких обстоятельствах Грей не мог сделать шаг в сторону формального альянса с Францией, к которому стремились милитаристы Министерства иностранных дел Маллет, Николсон и Кроу
[702]. Более осторожный постоянный помощник министра Хардиндж в марте 1909 г. в своем выступлении на заседании подкомитета Комитета обороны империи подчеркнул: “Мы не давали никаких гарантий, что поможем [французам] на суше, и… единственным основанием для надежд французов на военную поддержку служат полуофициальные беседы французского военного атташе с нашим Генеральным штабом”. В связи с этим подкомитет заключил, что “в случае нападения Германии на Францию вопрос об отправке армейского корпуса за границу или использовании только морских сил будет решаться на основании политики, которую действующее правительство будет определять только при возникновении соответствующих обстоятельств”
[703]. Вариант военного вмешательства лишь подвергался рассмотрению (и вместе с тем изучались его логистические последствия), как в период холодной войны в США подвергался рассмотрению вариант ответного ядерного удара, если Советский Союз совершит нападение на Западную Европу. В обоих случаях важно подчеркнуть: факт существования этих планов не делал войну неизбежной. Даже германофобу Айре Кроу пришлось в феврале 1911 г. признать “фундаментальную истину… что согласие нельзя считать альянсом. Оно может не иметь никакой силы в чрезвычайных ситуациях. Согласие – это не более чем образ мыслей, представление об общем направлении политики, разделяемое правительствами двух государств, которое может быть или стать столь неопределенным, что потеряет всяческое значение”
[704].
Итоговое решение оставалось за Кабинетом, а не за Греем, и правительство как единое целое, по словам Грея, было “довольно свободно”
[705]. По мнению лорда-канцлера Лорберна, вмешательство в “чисто французский спор” было в связи с этим немыслимо, поскольку оно потребовало бы “большинства, состоящего в основном из консерваторов, и очень большого количества противостоящих вам министерств… Это означало бы, что действующее правительство не могло продолжить работу”
[706]. В ноябре 1911 г. Грей потерпел в Кабинете сокрушительное поражение (пятнадцать голосов против пяти) при голосовании по двум резолюциям, однозначно исключающим любые военные обязательства перед Францией
[707]. Вопрос был поднят снова в ноябре 1912 г., когда радикалы в составе Кабинета, поддерживаемые флотскими энтузиастами Хэнки и Эшером, смогли заставить Грея опровергнуть в Палате общин, что Британия взяла на себя какие-либо тайные и ограничивающие военные обязательства в отношении Франции. Холдейну показалось, что он вышел с решающего заседания Кабинета “свободным во всех отношениях”, но Асквит изложил королю решение Кабинета совсем иначе: “Между Генеральным штабом и штабами других государств не должно производиться никакой коммуникации, которая может прямо или косвенно обязать нашу страну к военному или морскому вмешательству… Никакая связанная с совместными действиями на суше или на море коммуникация не должна осуществляться без заблаговременного одобрения Кабинета”
[708]. Неудивительно, что французский военный атташе в Берлине заключил, что в случае войны с Германией “Англия не окажет нам серьезной поддержки”. Кроу продолжил настаивать на том, чтобы “сделать наше соглашение с Францией шире и определеннее”, но превосходство было за противниками альянса
[709]. Ничто не служит лучшей иллюстрацией этому, чем составленные в 1912 г. заметки Черчилля о разделении военно-морской ответственности, в результате которого французский флот сосредоточивался в Средиземном море, а британский – в территориальных водах. Эти распоряжения были “отданы независимо, поскольку они выгоднее всего для интересов каждого из государств… Они не проистекают из какого-либо морского соглашения или конвенции… Ничто в морских или военных договоренностях не должно обременять нас… если, когда придет время, мы решим из них выйти”
[710].
