К вечеру подошел и штаб батальона. Комбат, которому стало наконец понятно, что дольше отмеренного срока штрафника держать в штрафбате нельзя, приказал Бельдюгову оставить тех, кто уже по своим срокам и боевым делам подлежал освобождению, а остальных передать мне для формирования новой роты. Снова какое-то преувеличенное внимание ко мне! Не знаю, прав ли был я в своих предположениях о том, что комбат почему-то слишком часто поручает мне боевые задачи. В то время батальон действовал поротно, а очередь моя оказывалась первой чаще, чем у других командиров рот. Может, то было следствием тайной обиды его за присвоение штрафниками мне, а не ему этого почетного имени «Батя». Начштаба Киселев, а ему одному из замов удавалось быть с Батуриным подчеркнуто уважительным, сказал мне, будто он просто мне доверяет больше, чем другим. Может быть, но едва ли… Думы о репрессированном отце и фразе «сын за отца» снова в таких случаях возникали, иногда омрачая мои мысли и чувства…
Отвели нас на одну из окраин Альтдамма, и там начались привычные дела по приему пополнения, формированию из него подразделений, разумному распределению по взводам и отделениям бойцов, имеющих пехотный опыт войны, с теми, кто был слабее в этом.
Вскоре были подведены итоги действий роты в Висло-Одерской операции. Всего было награждено 34 человека, в том числе 11 офицеров из комсостава, оружейный мастер, старшина и писарь роты, но зато 21 штрафник! Иван Иванович Бельдюгов, ставший уже майором, получил боевой орден Красного Знамени, Афонин и Кузнецов получили ордена Александра Невского, даже Ваня Деменков получил «Красную Звезду», а тот Соколов, подавивший гранатами пулеметные точки противника, и еще три штрафника — орден Славы III степени. Жалел он, что не «Отечественную войну», как некоторым досталось, или «За отвагу». О том, как и почему реагировали на это награждение офицеры-штрафники, я уже пояснял ранее.
Еще через несколько дней стало известно, что полоса l-ro Белорусского фронта в ожидании решающего наступления на Берлин значительно сужается, и мы должны будем переместиться значительно южнее, и, как мне уже успел сообщить замкомбата майор Матвиенко, моей роте предстоит участвовать в форсировании Одера на одном из участков севернее уже захваченного войсками 1-го Белорусского фронта Кюстринского плацдарма. Вот туда нас всех срочно и перебросили.
Глава 17
В Берлинской операции, Одер. Не утонул, убили
Не за почести и славу
Брали эту переправу:
Каждый в пекло лез и знал,
Для чего он Одер брал.
По Владимиру Илюшенко
Свистят они, как пули у виска…
Мгновения, мгновения, мгновения.
Роберт Рождественский
На всех ярится смерть — царя, любимца славы,
Всех ищет грозная… и некогда найдет.
Василий Жуковский
Сосредоточились мы после долгого и утомительного марша километрах в шести от Одера, в аккуратной немецкой деревеньке. Жителей в ней не осталось, успели все удрать за Одер, хотя разрушений в деревне не было видно. Побросали немцы все: и мебель, и застеленные перинами кровати (пышные перины — обязательный атрибут любого жилого немецкого дома), и разнообразную кухонную утварь. В одном доме из четырех комнат поместились все офицеры роты, разместились, в общем, уютно. Небольшую комнату на втором этаже занял я с женой, теперь медсестрой нашего медпункта, остальные — попарно мои взводные офицеры, старшина и ротный писарь. Хозяйственники рядом с нашим домом быстро развернули офицерскую «столовую», и к нам стали доноситься густые кухонные ароматы, к которым Рита теперь относилась весьма разборчиво…
У нас уже не было сомнений, что все идет своим чередом, ребята знали, что ее «тянет» на соленое, на остренькое, и в «столовой» часто откладывали часть своих порций селедки для нее. Батальонный доктор Степан Бузун зашел однажды к нам и заявил, что в связи с беременностью Риты он полностью исключает ее работу на передовой, и она впредь будет по мере сил только помогать ему в БМП, и что это согласовано с комбатом.
Когда мы освоились в этой деревне, определились, где штаб, где жилье комбата, то заметили в его доме женщину. Оказалось, что это была жена Батурина. И мне стало спокойнее: теперь уже предметом завистливых разговоров некоторых офицеров стал и Батурин.
Формирование и подготовка роты шли по плану. Мы все понимали, что форсирование последнего крупного водного рубежа Одера, прикрывающего немцам их столицу Берлин, будет нелегким, защищать его они будут с упорством невиданным, остервенелым. Это станет «последним и решительным боем», едва ли нам еще достанет сил с боями дойти до Берлина.
Как я уже говорил, пулеметный взвод при моей роте снова формировал Георгий Сергеев. Ему помогал другой взводный пулеметной роты, старший лейтенант Сергей Сисенков. Я уже много писал о Жоре Сергееве, о его характере: он был не бесшабашен в своей смелости, она держалась у него на трезвом расчете, на боевой грамотности. Буквально за несколько дней до ввода роты в бой вдруг стали происходить кадровые перемены в комсоставе, назначенном на Одер.
Старший лейтенант Георгий Ражев
Сисенков, «дублер» Сергеева, откомандирован в отдел кадров 61-й армии, а вместо него назначен младший лейтенант Кузнецов-2-й, то есть не «Женя-Кузнечик», а Николай Николаевич, заметно старше своего однофамильца. В первых числах апреля командир пулеметной роты майор Анатолий Бабич сдал свою роту прибывшему с фронтовых курсов комбатов капитану Борису Алексеевичу Тачаеву. Особенно мы радовались тому, что он отказался от назначения командиром стрелкового батальона ради возвращения в «штрафбат родной».
Приятный и жизнерадостный человек Боря Тачаев.
И сам он был рад возвращению в свою штрафбатовскую семью.
Ну просто сплошные радости, может быть, перед последним в истории нашего батальона боем. Известный уже читателю Георгий Ражев и на этот раз у меня опять был взводным. В последнее время он стал особенно вспыльчивым, не сразу приходящим в нормальное состояние, более заметным стало и его влечение к спиртному, что тоже вызывало определенные трения между нами. Причем это его увлечение даже стал замечать комбат.
Надо сказать, мы уже привыкли к манере нашего комбата Батурина, в отличие от его предшественника Осипова, сыпать взысканиями направо и налево, чаще — в приказах, и стали понимать, что эта батуринская манера вызвана «компенсацией» отсутствия авторитета, которым обладал наш Батя Осипов. Тогда дисциплина всех, комсостава и переменников, обусловливалась в том числе и нежеланием огорчать уважаемого командира неправильными поступками.
