Дроздовский открыл глаза и попросил:
— Только не в двери, заденут, у меня мучительные боли.
Разобрали стенку вагона и вынесли его на носилках. Но и ростовская медицина не помогла. 1 января 1919 года в самую стужу, когда дул ледяной ветер, дроздовцам сообщили, что их командир умер от заражения крови. Ему не было и сорока лет.
Подчиненные боготворили Дроздовского.
«Он как будто бы переступил незримую черту, отделяющую жизнь от смерти, — писал генерал Туркул. — За эту черту повел он и нас, и никакие жертвы, никакие страдания не могли нас остановить. В Дроздовского мы верили не меньше чем в Бога. Вера в него была таким же само собой разумеющимся чувством, как совесть, долг или боевое братство. Раз Дроздовский сказал — так и надо, и никак иначе быть не может».
В этих словах отразилась почти истерическая вера в вождя. Больше верить было не во что. От вокзала до больницы дроздовцы несли своего командира на руках. На Большой Садовой стояла гвардейская казачья бригада. Она выстроилась и отдала честь генералу Дроздовскому.
Похоронили генерала в кубанском воинском соборе святого Александра Невского. В начале 1920 года, когда белые отступали, отряд дроздовцев ворвался уже в занятый красными город и вывез останки своего командира. В цинковом гробу переправили в Севастополь. Не знали, удастся ли удержать Крым, и тайно захоронили на кладбище рядом с Мамаевым курганом. В 1942 году, когда к Волге прорвались немецкие войска, приехали два бывших офицера-дроздовца — пытались найти могилу, но безуспешно.
Созданный им 2-й офицерский полк получил имя Дроздовского. Потом он был развернут в дивизию.
К началу февраля 1919 года Деникин очистил от Красной армии Северный Кавказ. И всерьез стал думать о походе на Москву и окончательном разгроме большевиков. Весной 1919 года удача сопутствовала кавалеристам Деникина. 3-й Кубанский конный корпус генерал-майора Андрея Григорьевича Шкуро, 2-й Кубанский корпус генерал-майора Сергея Георгиевича Улагая, конница Кавказской Добровольческой армии генерал-лейтенанта Петра Николаевича Врангеля легко прорывали линию фронта и губительным смерчем прокатывались по тылам Красной армии.
Сталин в Царицыне, или Кровавый хаос
«Подъезжая к станции Грязи, паровоз нашего поезда зарезал петуха, неосторожно сунувшего голову под колесо. Вокруг паровоза и лежавшего около него петуха собралась праздничная толпа станционных гуляк, оживленно обсуждавших случай: к добру или не к добру? Нашлась и хозяйка петуха, требовавшая от машиниста возмещения убытка. Машинист готов был принять стоимость петуха на свой счет, но не сходился с хозяйкой в определении его цены».
История с петухом задержала народного комиссара труда и кандидата в члены ЦК партии Шляпникова. Александр Гаврилович торопился в Царицын (ныне Волгоград), где его ждал другой нарком — Сталин. Город со временем назовут именем вождя, сделают Сталинградом: именно здесь не очень известный пока стране нарком по делам национальностей Иосиф Виссарионович Джугашвили превратился в того Сталина, которого мы знаем.
Сталинград вошел в историю Второй мировой войны. Но и в Гражданскую оборона города, возможно, имела не меньшее значение. Бои за город носили такой ожесточенный характер, что Царицын назвали Красным Верденом. В годы Первой мировой за французский город Верден сражались особенно ожесточенно.
Значение Царицына в Гражданскую состояло в особом стратегическом положении города.
Царицын — крупный железнодорожный центр — связывал Москву с Северным Кавказом. В 1918 году правительство большевиков лишилось и украинского, и сибирского хлеба. Продовольствие можно было получать только с Северного Кавказа и Поволжья. По Волге и по железной дороге.
И оба пути вели через Царицын. Для белых захватить город значило отрезать большевиков, которые контролировали центральные районы России, от хлебного юга. Задушить советскую власть голодом.
29 мая 1918 года в Совнаркоме решили командировать некоторых наркомов на продовольственную работу — выкачивать из деревни хлеб. Первым в Царицын отправился Сталин — уполномоченным по заготовке и вывозу хлеба с Северного Кавказа в промышленные районы. Вслед за ним уехал Шляпников. Они получили одинаковые мандаты.
Владимир Ильич интересовался у Шляпникова его взаимоотношениями со Сталиным и просил сказать откровенно, нужно ли ему заниматься разграничением обязанностей между ними.
Шляпников ответил, что у него со Сталиным отношения самые товарищеские и о распределении обязанностей они договорятся на месте.
Ленин распорядился, чтобы Сталин немедленно выехал в Новороссийск и убедил моряков Черноморского флота больше не стрелять в немцев, потому что подписан мир. Но будущий генсек сказал Шляпникову, что ему покидать Царицын весьма опасно, и уговорил взять дело на себя. Александр Гаврилович поехал. Выяснилось, что моряки не желают признавать Брестский мир и капитулировать перед немцами. Большевиков, которые уже пытались их уговорить, они едва на штыки не подняли. Расчетливый Сталин переложил опасное поручение на менее искушенного Шляпникова…
Обосновавшись в Царицыне, Сталин телеграфировал оттуда Ленину: «Гоню и ругаю всех, кого нужно… Можете быть уверены, что не пощадим никого — ни себя, ни других, а хлеб все же дадим». В Царицыне он и привык к тому, что зерно не покупают, а отбирают. Если крестьяне сопротивляются, то надо пустить в ход силу.
Очень быстро Сталин понял, что не намерен ограничивать себя хлебозаготовками. 22 июня 1918 года телеграфировал Ленину и Троцкому:
«Я не хотел брать на себя никаких военных функций, но штаб округа сам втягивает меня в свои дела, и я чувствую, что иначе нельзя, просто-таки невозможно иначе. Было бы полезно для дела иметь мне прямое формальное полномочие смещать и назначать, например, комиссаров при отрядах и „штабах“, обязательно присутствовать на заседаниях штаба округа и вообще представлять центральную военную власть на юге».
Город был практически уничтожен в Великую Отечественную. Старых зданий осталось совсем немного, поэтому трудно найти следы сталинского пребывания в городе на Волге…
Чрезвычайный продовольственный комитет занял помещение бывшей гостиницы «Столичные номера». Здесь Сталин ощутил вкус абсолютной власти. Он больше никому не хотел подчиняться. Он желал быть самым главным.
«Штаб Северо-Кавказского округа, — жаловался Сталин, — оказался совершенно неприспособленным к условиям борьбы с контрреволюцией. Смотреть на это равнодушно я считаю себя не вправе. Я буду исправлять эти и многие другие недочеты на местах, я принимаю ряд мер (и буду принимать) вплоть до смещения губящих дело чинов и командармов, несмотря на формальные затруднения, которые при необходимости буду ломать».
Если в Москве не примут такого решения, предупреждал Сталин, он все равно будет «сам, без формальностей свергать тех командармов и комиссаров, которые губят дело. Так мне подсказывают интересы дела, и, конечно, отсутствие бумажки от Троцкого меня не остановит».
