После первых боев семеновцы отступили на станцию Даурия, а потом ушли за китайскую границу. А в апреле победоносно вернулись. И станцию Борзя красные вернут лишь через два года. В ожесточенных боях будет участвовать молодой Александр Александрович Фадеев, будущий знаменитый прозаик и генеральный секретарь Союза советских писателей. Он расскажет, что пришлось преодолеть восемь рядов колючей проволоки, и все равно никак не удавалось прорваться к вокзалу, настолько бешено сопротивлялись белые…
В августе 1918 года Особый Маньчжурский отряд атамана Семенова взял Верхнеудинск (ныне Улан-Удэ). Еще через несколько дней выбил красных из Читы. Эти победы имели большое значение для хода Гражданской войны. Сибирь и Дальний Восток были отрезаны от остальной России.
«Всех большевиков я разделил на три категории, — писал Григорий Семенов. — Первая — сознательные изменники и предатели типа Ленина, которых я буду уничтожать беспощадно.
Вторая — не меньшие мерзавцы, примкнувшие к большевикам ради личного благополучия и выгоды. Эти также подлежат безжалостному уничтожению. Третьи — дураки и ослы, примкнувшие к большевикам по глупости и неспособности разобраться в сущности большевизма. Эти могут быть прощены, если они искренне сознают свое заблуждение».
Большевики отвечали ему взаимностью. 14 мая 1918 года Центросибирь — Центральный исполнительный комитет Советов Сибири — принял обращение к трудящимся:
«Семенов — враг народа, враг Российской Федеративной Социалистической Республики, и пощады ему не будет. Он вне закона. Каждый может пристрелить его на месте, где только встретит. Все семеновцы, как люди вне закона, подлежат беспощадному истреблению».
Двадцатисемилетний офицер собрал под свои знамена около двадцати тысяч человек, среди них было немало монголов и китайцев. Семенов, избранный войсковым атаманом Забайкальского казачьего войска, чувствовал себя уверенно, обретя могущественных покровителей — японские войска, высадившиеся на Дальнем Востоке.
Газета «Забайкальская новь» писала:
«В Россию идут войска не завоевателей, а союзников, идут подать руку братской помощи русскому государству, загубленному бременем тяжкой войны, внутренних потрясений и отравленному предательством узурпаторов власти».
Японцы нашли в казачьем атамане Семенове верного союзника.
«Наши взгляды на развитие политических событий в Восточной Азии и на необходимость большой работы по пути объединения народов Востока и создания Великой Азии оказались совершенно тождественными, — вспоминал Семенов. — Со стороны Японии я не видел никаких поползновений на ущемление наших интересов на востоке. В характере японского народа, независимо от классов и состояния, много прирожденного благородства и порядочности. Дух рыцарства свойствен нации Ямато, и этот дух культивировался в каждом японце с ранних лет».
На банкете японский полковник Умэда провозгласил тост:
— В лице атамана Семенова Россия имеет своего Наполеона. Когда никто не помышлял о борьбе с большевизмом, атаман, собрав горсть храбрых людей, первый борется с читинскими большевиками. Ничтожная горсточка обращается скоро в небольшую, тесно сплоченную армию.
Такой человек должен быть Наполеоном. И я глубоко уверен, что в недалеком будущем имя атамана Семенова будет известно всему миру…
Японские части контролировали железную дорогу и обеспечивали власть Семенова. Атаман распорядился:
«Ввиду случаев недоразумений между японскими и русскими военнослужащими вследствие непонимания речи друг друга, приказываю всем начальствующим лицам разъяснить своим подчиненным чинам, что из-за непонимания языка нельзя доводить случайные недоразумения до нежелательных столкновений. Надо через переводчика выяснить недоразумение. При этом помнить, что японцы — наши друзья».
Побывавший во владениях Семенова недавний сотрудник адмирала Колчака пометил в дневнике:
«Чита — недурной городок в горах, сухой, свежий воздух, ясно. Чувствуется японское „влияние“. То и дело проходят по улицам маленькие солдатики с маленькими красными погончиками, с красными кантами на фуражках. То там, то сям болтаются белые флаги с красными кружками посредине. Говорят, японцы очень хорошо относятся к населению, и можно видеть, как они на улицах снабжают конфетами и подарками русских детей».
Советской власти на Дальнем Востоке больше не существовало. И во всем регионе жизнь радикально переменилась. Люди, бежавшие из Москвы, ощущали, что за Байкалом царство большевизма закончилось, и впервые за долгое время могли свободно вздохнуть.
Впрочем, иногда власть брали форменные бандиты.
Бывший начальник конно-радиотелеграфного отделения вахмистр Михаил Петрович Яньков был избран начальником 1-й Забайкальской казачьей дивизии. В Чите он стал начальником военного гарнизона.
— Хорошая штука революция! — радовался Яньков. — Воля! Власть! Буржуи хорошо пожили. Хватит с них! Теперь пусть они забудут об этом. Я от них постепенно отберу деньги и добро, которые они с народа награбили, и отдам тем, кому положено, — своим ребятам. Пусть теперь они хорошо поживут, повеселятся, вздохнут.
Он с товарищами взимал с горожан контрибуцию, которую присваивал. Его избрали заместителем председателя военно-революционного штаба Читы, и ему подчинялась милиция. Он попытался взять всю власть в городе, но это ему не удалось. Янькова предали суду военного трибунала по требованию не любившего его Семенова.
4 сентября 1918 года уссурийские казаки атамана Ивана Павловича Калмыкова вошли в Хабаровск. 18 сентября амурские казаки атамана Ивана Михайловича Гамова, правого эсера и депутата четвертой Думы, заняли Благовещенск. Атаман Иван Калмыков намеревался стать священником, да необузданность нрава помешала. Ушел на Первую мировую, воевал храбро, но казаки изгнали его из полка за рукоприкладство. Весной 1918 года он сформировал Особый казачий Уссурийский отряд.
Расстреляв одного из казаков за сочувствие большевикам, Калмыков распорядился:
— Дабы этот микроб не нашел себе приюта в войске — дом сжечь; лошадей реквизировать, имущество продать и деньги представить в станичное правление в пользу пострадавших от большевизма и Красной армии.
«Мы считали Калмыкова уголовным преступником», — вспоминал один из колчаковских министров. Был ли атаман прирожденным садистом? Он прошел через одну войну, вернувшись домой, угодил на другую. Сейчас это назвали бы посттравматическим синдромом. Это, естественно, не оправдывает ни Калмыкова, ни его контрразведчиков. Но кое-что объясняет.
25 октября 1918 года генерал-майор Павел Павлович Иванов-Ринов телеграфировал главкому Сибирской армии: «Нижний Амур и железная дорога Хабаровск — Никольск-Уссурийский заняты атаманом Калмыковым. Атаман разрешает японцам расхищать неисчислимые ценности Хабаровска, а японцы атаману — осуществлять самую дикую диктатуру».
«Разные вольные атаманы — своего рода винегрет из Стенек Разиных двадцатого столетия под белым соусом; послереволюционные прыщи Дальнего Востока; внутреннее содержание их разбойничье, — писал военный министр в правительстве Колчака барон Алексей Будберг. — Семеновцы добрались до вагонов с товарами, стоящих на станции, занялись их реквизицией, или, как говорят, „семенизацией“, в деньгах они не нуждаются, а потому желают быть совершенно автономными… Мне рассказывали, как расхищаются груженые вагоны; семеновцы реквизируют все, не брезгуя ни галантереей, ни дамскими ботинками. Станционное начальство, таможня и грузовладельцы молчат, ибо знают, что поднявшему крик грозит прогулка в Даурские сопки, откуда уже несть возврата».
