Мирина отвернулась к тканевой стенке, до боли стиснула челюсти, уставившись в серое полотно. Именно такой станет её жизнь, если выйдет за Вортислава, бесцветной, пустой. Пусть!! Дороже свободы нет ничего, нет ничего желаннее — это стало самым главным для неё. А всё остальное стерпит, сживётся, привыкнет, в конце концов. Мирина не поняла, в какой миг унеслась в прошлое, в ушедшую зиму.
Перед глазами покои матери, освещённые свечами, и этот душный запах сирени и воска сдавливал горло, забивал грудь, дыхание. Два голых сплетённых тела на постели, в очертаниях женщины узнала княгиню, свою матушку. Гибкий белый стан, крепкие ноги, широкие бёдра с узкой талией, матушка была хороша в своих годах, недаром отец её богиней называл. Она извивалась и выгибалась в руках мужчины, который с каким-то ненасытным остервенением врезался в неё. Это был он, Вортислав, её дядька и новоявленный жених, предназначенный, так уж велела княгиня после смерти отца, для Мирины. И эти стоны били камнями в грудь.
Мирина с силой зажмурилась, прогоняя прочь воспоминания, что так живо вспыхнули в её памяти впервые за долгое время. Она не должна думать плохо о своей матушке, не должна осуждать. Так не принято, так неправильно. Она обязана принимать все её решения. Теперь она постарается всё исправить, постарается забыть о том, кем является Вортислав для матери. Простить.
Мирина прерывисто выдохнула, слушая глухие звуки лагеря и шум ветра. Он стал ещё сильнее, бился о тканевые стенки, завывал. Как бы гроза их не настигла, тогда придётся задержаться здесь, рядом с валганами. Внутри тут же покорёжило всё. Быстрее бы покинуть берег, оказаться как можно дальше от этого пекла, где она побывала. А для себя она решила — пусть и горькой будет её участь спать с любовником матушки, но видно так угодно кому-то, видно заслужила, провинилась чем-то, хоть жизнь её до побега была не веселее жизни любой княжеской дочери, которую готовили к выгодному замужеству. Пока не умер отец, а мать, обезумев от любви, не решила не упускать своего нечаянного счастья. Ну и что?! Зато будет в родной стороне, в своей вотчине, где станет полноправной хозяйкой. И не будет вздрагивать по ночам да оборачиваться всякий раз, ожидая опасности за каждым углом. Не будет ходить по острию ножа.
Мирина привстала на постели — нет, поспать не получится — и не успела опустить ноги на землю, как подлетела всполошённая Лавья, будто и ждала, когда Мирина проснётся, но та и не спала. Перед лицом возникли карие, почти чёрные, налитой дикой злобой глаза наложницы. Захотелось немедленно оттолкнуть её, но Мирина быстро взяла себя в руки, стиснула зубы.
— Сбежала, значит, — блеклые губы скривились в презрении, потемнело её и без того бронзовое, плоское, как у всех валганок, лицо. — Ты, подстилка грязная, захотела свободы, — ткнула он пальцем в грудь девушки, — как была рабыней, так ей и останешься, и от этого позора тебе вовек не отмыться. Никто на тебя больше не посмотрит! — шипела она. — Мало тебе было одного хозяина, так тебе ещё княжичей подавай?! Как жила сукой, так ей и останешься, только кобели и вскочат на тебя, больше ты никому не нужна! Даже рот не разевай. А если попытаешься поднять подол для кого, сильно об этом пожалеешь. Лахудра.
Мирина почувствовала, как пальцы до боли вдавливаются в деревянные доски постели, а внутри коркой льда затянуло, а потом треснуло так, что оглушило. Всякое поганое она слышала о себе там, в лагере, но теперь она свободна. Мирина резко поднялась. Лавья хоть и не отступила, но вытянулась столбом, в глазах на миг да мелькнула тревога, губы пождала, будто почуяла дым от огня. Княжна бегло посмотрела в её глаза, шаря взглядом по лицу, будто резала. Многое бы могла сейчас сказать, да указать место этой потаскухе, которую, как вещь, отдали из-за ненужности, сказать о том, кто перед ней, и чтобы та прикусила язык. Могла бы, но не сделает этого, Лавья в последнюю очередь должна знать кто она на самом деле.
Больше никаких слов не последовало, только спесиво запрыгали бесята в жгуче-карих глазах наложницы. Мирина, отлепив от неё взгляд, прошла к кувшину, что стоял на резном сундуке, подхватила его, налила в чару питья. Задумалась, держа в напряжённом внимании так и оставшуюся без ответа девушку. Впрочем, если Лавья западёт в душу одному из княжичей, то заимеет какое-то влияние, сможет науськивать влюблённого мужчину. До поры, пока не надоест.
Сделала глоток, хлебный душок ударил в нос, глотнула ещё и ещё, утоляя жажду и остужая пыл. Лавья, что наблюдала за ней, развернулась и отправилась к своей лежанке, походка и все движения наложницы были плавные и гибкие, напоминали гадюку, вьющуюся в воде. Дыхание постепенно успокаивалось, а снежная буря внутри с каждым глотком питья утихала. А после и вовсе стало спокойно. И даже смогла понять порыв Лавьи. Невольно Мирина вспомнила утреннюю встречу с Арьяном и удивилась, когда на неё будто кто варом плеснул, так вспыхнули щёки. И воспоминания одно за другим вынуждали пылать щеки ещё горячее. Он ведь видел её совершенно голой и рядом с врагом. От этих раздумий сердце будто в камень обратилось, отяжелело, неуютно сделалось внутри и тесно, хоть прочь беги.
О сыновьях Вяжеслава княжна была наслышана, и матушка о них щебетала в последнее время постоянно. Не даром ходили толки, оба хороши, слаженны, красивы, мужественны и смелы… Лавья неспроста накинулась, готовая едва ли не горло перегрызть за них. Мирина вспомнила, что слышала, будто отец их занедужил, и правление взяли братья. Всё сходится. Вот и в лагерь приехали, как и говорила Малка, чтобы показать, кто хозяева на этой земле. Вспомнила о подруге, и всех тех девушках, что остались томиться за рекой Вель, вновь обожгла кипучая тоска, а сердце защемило.
За пологом послышался шорох, в шатёр скользнул отрок.
— Княжич Арьян велел собираться в дрогу, — произнёс он, посмотрев на Лавью, потупив взгляд, глянул на Мирину. — Он зовёт тебя.
Лавью, аж перекосило, а глаза черничными сделались от ревности. Мирина последовала за Митко, выходя наружу. Ветер тут же огладил лицо, взъерошив волосы, откидывая тяжёлую косу за спину, вытеснил все дурные мысли и злость. Вместо них появились другие чувства, волнительные такие, что внутри дрожь взяла от того, что придётся ей говорить со старшим княжичем, а почему, всё понять никак не могла. Будто о самом сокровенном о ней он узнал уже. Она невольно оглядела себя. Представать перед ним в таком виде неловко. Пусть хоть то — поношенная одежда, но женское платье, а это — не по величине мужская рубаха, опоясанная тонким ремешком, просторные штаны, как шаровары валганов, заправленные в сапоги с невысокой щиколоткой. Их дал ей Митко, но и они были немного велики, ступни в них свободно скользили. Обувь по весне надсмотрщицы отняли, как только потеплело едва, ходила босая, как и все невольницы. Сердце забарабанило, будто нагара, выдавая беспрерывную дробь, и Мирина, кажется, перестала дышать, а желудок сжался в узел, когда, пройдя шатры, впереди у костра заметила одиноко стоявшую мужскую фигуру, которую смогла разглядеть даже в дымном занавесе костра.
Княжич был высок и строен — она ещё тогда, утром это отметила — с длинными ногами, широкими плечами и узкими бёдрами. Мускулистые, будто высеченные из камня руки, обтянутые тканью рубахи, скрещенные на груди. Арьян задумчиво смотрел на огонь. И только по приближении Мирина поняла, что он был вовсе не один, а с братом, который стоял по другую сторону, и его заслоняло от глаз никое сухое рябинового дерево. На первый взгляд их можно было, наверное, спутать, но так казалось только сначала, потом всё больше становилось видно отличий. Арьян был выше Данимира на две пяди, и волосы у старшего княжича прямее, в то время как у Данимира они чуть вились, у обоих они были орехового цвета. Вид Арьяна внушал угрозу, предельное напряжение, в то время как Данимир расслабленно привалился к стволу дерева, полуулыбка застыла на его лице — верно о чём-то они тут говорили, а теперь молчали, и Мирина не могла даже выдохнуть, предполагая, что о ней. Арьян повернулся первым, как только княжна с помощником приблизились к кострищу.
