Каждый цветок на своём стебле распускается, — сказал Угдэй.
И как понять его слова? Да он и не желал понимать. Это его добыча, и она должна принадлежать только ему, Вихсару хан Бивсар.
Вихсар провёл ладонью по лицу, втягивая с шумом стылый воздух. Смятение все больше разрасталось смерчем, закручивалось воронкой в глубине души, свербя. Он не погнался за ней тут же только из-за Угдэя и теперь, по истечении двух дней, как загнанный зверь, метался по лагерю, по этому ставшему тесным шатру, не находя покоя. Это было ошибкой, наверное, первой за всю его жизнь — отпустить её с князьями. Его тут же продрала свирепая ярость. Вихсар разжал кулак, посмотрев на вымазанный собственной кровью талисман. Как он позволил забрать её?! От одного представления, что рядом с Мириной будет находиться княжич из Явлича, слепли глаза, а уши глохли.
Вихсар резко сел, стиснул кулаки. Его пленница, его Сугар — именно так он называл свою невольницу, княжну из Ровицы, дочь Радонега. Он дал ей это имя за непокорность, воинственность, своенравность и красоту — Сугар. И красота эта была бесконечно далёкой. Вихсар вспомнил, как прибежала Хашин, надсмотрщица, оповестив его о том, что пропала воличанка. Он помнил, как поднял весь лагерь на уши, как ворвался в женский шатёр, раскидав по углам всех своих наложниц, напугав до смерти пленниц, но так и не нашёл её, не вытряс из этих куриц ничего путного. Он даже порывался отсечь им всем головы за то, что все разом лишились языка! А потом вернулись дозорные, сказав, что с княжичами уехала не одна девушка, а две. Сначала он не поверил этому. Как они могли её забрать, ведь он сам провожал гостей, видел, как уезжали?! Никогда он не испытывал такого приступа бешенства, он чувствовал себя обманутым. Его, Вихсара хан Бивсар, обвели вокруг пальца! Наверное, в тот миг он бы собрал войско и догнал их, если бы не Угдэй. Отчасти Вихсар ему благодарен, тот помог избежать неосторожного поступка, за которым могли бы быть скверные последствия.
Теперь поступит иначе…
Рядом пошевелилась Айма. Соскользнула шкура вниз, открывая стройные ноги с золотистой кожей. Длинные, чёрные, как вороново крыло, волосы девушки разметались по постели сетями. Давно он не видел рядом с собой Айму. Обычно Лавья оставалась на ночь, а в последнее время так и её не звал, а только… Вихсар сглотнул, ещё больше зверея. Лавью он отдал без всяких колебаний, пусть та и была в прошлом его любимицей, только минувшим летом подарил её вождю брат Айшат. А ни разу со дня ухода Лавьи он не сожалел о своём решении, об одном только сожалел, что не приказал в те дни, когда гостили в его шатре княжичи, следить за пленницей пристально. Вихрь гнева достиг своего предела, но Вихсар внешне оставался спокоен, поднялся с постели, подобрав с сундука шёлковую рубаху — пора всё решать. Он знает, что эту стихию, данную Тенгри, лучше сберечь для другого дела. Вихсар умел проявлять терпение и выдержку. Умел ждать. И знал, что обязательно за это получит вознаграждение. Он вернёт то, что ему принадлежит, во что бы то ни стало, и пусть Угдэй больше не пытается его остановить, Вихсар возместит всё сполна, в этом он не сомневался ни на крупицу. Иначе ему не быть сыном великого хана Бивсара!
Тёплые ладони легли на его спину, прерывая бурлящие размышления, огладили плечи, скользнули к поясу. Рубаха выскользнула из его рук, Вихсар поймал женские запястья прежде, чем наложница подарила ему первую волну удовольствия. Но вдруг передумал, позволив ласкать себя. Айма обошла его медленно, глядя ещё сонно и вместе с тем притягательно из-под густых тёмных ресниц. Наложница была хороша собой, у брата есть вкус к женщинам. Она плавно опустилась перед вождём на колени, и мягкие губы коснулись вновь восставшей плоти. Одновременно ладони девушки скользнули вверх по его бедрам к паху. Вихсар, собрав в кулаки шёлковые волосы, закрыл глаза, чуть откинув голову назад. Он не сомневался, что на волнах блаженства увидит другую. Ту, чьи волосы белым золотом струились по плечам, по полным грудям, по округлым, молочным бёдрам. Только видел он в её глазах не стальной блеск отчуждённости, что вспыхивал, когда она оказывалась в его постели, а ласку, как ему того желалось. Обхватив затылок девушки, уже на грани взрыва он приблизил Айму плотнее. Наверное, наложница на миг потеряла дыхание, потому что он ощутил, как та застыла камнем, но не могла воспротивиться хозяину, да и не хотела, стараясь угодить ему и доставить как можно больше удовольствия, чтобы он назвал её своей любимой и одарил драгоценностями. Она ведь сама сползла с постели, как кошка, приластившись к его ногам. Сугар же он стаскивал насильно, насильно ставил на колени. Как будто и сейчас она стояла перед глазами, полосуя его свирепым взглядом — он видел, как вздрагивают крылья носа, дрожит дыхание и мягкие розовые губы, когда принуждал исполнять его желания. И каждое движение для неё будто маленькая смерть в глазах. И сколько же силы было в этой хрупкой пташке, чтобы вот так каждый раз сопротивляться, делая только себе хуже. И всё же она боялась его. После того раза, как впервые сбежала, тогда он сам иссёк её, а во второй раз ещё сильнее, тогда она немного, но перестала бороться. Вот только от этого ему не стало легче, и это страшно злило.
Разлилась темнота, затмевая, словно чёрная луна, все мысли и видения. Брызнув семенем, Вихсар открыл глаза, но сидящей на полу он хотел видеть не Айму, а свою пленницу. Вождь выпустил наложницу. Взгляд девушки вдруг потускнел, опустился на его грудь, где висел вместе с родовыми оберегами талисман, чуждый для их племени, мелькнуло во взоре и тут же погасло смятение, будто только сейчас она заметила его, заметила и всё поняла.
— Пошла вон, — спокойно сказал хан, получив своё, отступая.
Ресницы Аймы дрогнули, она растерянно опустила взгляд, отводя его в сторону, тень обиды легла на её лицо, но Вихсара это нисколько не волновало. Наложница послушно поднялась, отыскав своё платье, оделась и молча вышла, не заставляя своего хозяина ждать и гневаться. Вихсар подобрал рубаху, спешно надел. Прохладный шёлк приятно лёг к коже, успокаивая. Натянув штаны и накинув стёганный кафтан с косым запахом и бурой, как сок брусники, подстёжкой, опоясался. Шагнув за полог, окликнул стражника.
— Где Угдэй? Позови мне его сюда, — велел хан.
Коренастый мужчина в лисьей шапке и с длинными, топорщащимися из-под неё чёрными косами после выхода наложницы уже был готов к распоряжениям. Коротко кивнув, пошёл вглубь лагеря. Сырой туман окутал становище водяным панцирем, лишь вырывались клубы дыма из него, поднимаясь в розовеющее с востока небо. Тянуло с лугов сладковатым ароматом медуницы, смешанным с запахом дыма. Сугар пахла именно так, сладко, как цветущий луг, а дым только забил этот запах.
«Каждый цветок распускается на своём стебле…»
Вихсар, задёрнув полог, вернулся в шатёр, в главную его часть, где горели языки пламени перед, высеченным из воловьей кости изваянием божества. Сегодня был день поминания его матери, и для неё горели все эти огни всю ночь, здесь же стояла плошка с зерном и мёдом. Хан опустился перед алтарём на колени. Никто никогда не видел, как он обращается к высшим силам, кроме отца, братьев и матери, которой не стало прошлой зимой. Именно поэтому он не мог оставаться на месте. Собрав своих верных людей, покинул родовое гнездо, отправившись на север, к Ряжеским лесам, и объезжает их теперь уже целый год… Год пронёсся как один день, а эти два дня терзаний тянулись бесконечно долго. Матушка любила всех своих сыновей одинаково, но его — Вихсар только сейчас это понял — больше. Вот только за что, не мог понять. Он был самым взбалмошным и непослушным, а взрослея, иногда нарушал веления отца, как, в прочем, и в последний раз, когда покинул его. Бивсар был против его отъезда.
