Не успела она вступить во двор, как поднялась суета, метнулись длинные юбки черни в пристройках да на крыльцах, кто-то выглянул наружу, кто-то следил из укрытия, не выдавая себя ничем. Знают ли они о том, что должна она приехать, то Мирине было неведомо, но она никак не могла отделаться от пристального липкого внимания к себе, которое чувствовала затылком, плечами и спиной. Скользнула взором по оконцам, зияющим чернильной пустотой и холодностью, по высоким крыльцам, по башенкам светлиц, но так никого и не нашла. Евгастья совсем оробела, когда к ним вышли парни-конюхи, забирая гнедых. И всё слышны были голоса, да ничего не разобрать. А может, от поднявшегося волнения разом перестала понимать речь родную. Мечеслав всё рядом держался, подбадривая своим присутствием, видя, как побелела княжна, будто первый снег. Не отставал и десятник Векула, которому княжич поручил передать девицу в руки мачехи да самолично проследить за тем, как встретят её воличане.
Ожидание затягивалось, и Мирина уже потеряла надежду, что выйдут встречать её. Взметнулись ленты на кудрявой берёзе, росшей у самого порога. Ленты эти привязывали к тонким ветвям перед зелёными святками поверх старых, обтрёпанных, обязательно новые. Они предвещали приближение широкого пира и празднества. Только подумала княжна о том, что впору и не ждать никого, как из недр терема на широкое крыльцо с массивными расписными столбами и резьбой вышли чернавки княгини-матушки. Лица их были каменные, и в глазах какая-то тревога, не радость. Впрочем, Мирина и готовилась к нерадушной встрече, а почему, сама не понимала — всё-таки осталась обида на княгиню. Царапало где-то внутри, ныло, потому и точило сомнение в том, что её ждут. Чернавки расступились, пропуская вперёд статную высокую женщину в богатом, расшитом стеклянными бусами и речным жемчугом повое, обязательно тёмного цвета — знак вдовства — и в такой же тёмной понёве, подпоясанной широким тканным поясом с обильной вышивкой и длинными кисточками, тоже украшенными бусинами да колечками. При каждом шаге они обязательно позвякивали. На руках красовались массивные обручья из латуни, на шее — гривна, на которой висели, поблёскивая, обереги женские да украшения разные. Две светлые косы падали по высокой груди. Взгляд льдистых глаз врезался в девичью фигурку в окружении грозных мужей. И казалось, воздух замер, налился свинцом да свил грудь. Мирина перевела дух, ощутив явственно удушье. Княгиня мало того, что смотрела холодно, так ещё и с каким-то строгим непреклонным укором, будто на нерадивую чернавку, что посмела ослушаться. Хоть и была она как родная, а сейчас будто и не знала Мирину никогда. Мёрзлая гать легла меж ними.
Десятник кашлянул, преклонил голову, как подобает, за ним очнулся и Мечеслав, верно сраженный статью и суровой изящной красотой этой гордой и холодной, как снег, женщины. И Мирина тоже поклонилась. Когда княгиня спустилась к гостям, остановившись напротив дочери, та склонилась ещё ниже под гнётом её холодного взора, так, что разглядела камешки под слоем пыли, и долго не отрывала взора от них, чувствуя звенящий негодованием взгляд на себе. Наконец, холодные пальцы сковали подбородок Мирины, вынуждая её поднять взор.
Мирина задохнулась, когда увидела судорожную улыбку, что коснулась тонких, но чувственных губ Световиды, появилась и исчезла, а суровая зима, что лютовала в её глазах, сменилась на золотистое поле, сухое да ветреное. Тревога разлилась по голубому дну её ясных, ещё молодых глаз. Недаром Вортислав задерживал на ней взгляд, верно и в самом деле был влюблён в княгиню.
— Ты ли это, или морок какой? — выпустили её губы вздох облегчения, окативший свежестью успокоительной.
— Ну, здравствуй, Мирина.
— Здравствуй, матушка, — ответила княжна в свою очередь, хоть так называть её стало вдруг непривычно, будто чужая.
Княгиня, не мешкая больше, вскинула руки, обхватила плечи падчерицы, чуть сжала, ощупывая, будто и в самом деле не верила, что перед ней живой человек.
— Какая ты стала… — молвила, всё скользя по ней изучающим взглядом, исследуя, — похорошела, повзрослела как, красавицей настоящей стала, — Световида вдруг склонилась, и щёк Мирины коснулись её твёрдые, такие же прохладные, как пальцы, губы, мазнул тонкий запах спелой земляники.
Мирина скосила взгляд на Векулу, и Светавида встрепенулась вдруг, выпустив княжну, обратила взор на десятника, улыбнулась ласково.
— Это десятник Векула из княжества Явлич. Они меня привезли сюда…
Мирина осеклась, не зная, как сказать, объяснить, чтобы матушка ничего не подумала лишнего, да только женщины-чернавки оживились за спиной Световиды, зашептались, бросая острые взгляды то на пришлых мужчин, то на Мирину. И понятно, почему — где была всё это время, как же вышло так, что воины Явлича прибыли вместе с дочкой княжеской в городище?
На лице же Световиды недоумение отразилось, когда Мирина представила витязей, но, слава Богам, допрос княгиня не стала учинять на глазах прислуги да в кругу кметей, широким жестом подозвала Аргуна, рослого мужчину с каштановыми волосами, оттенявшими зелёные, как тина речная, глаза — он верной защитой был княгине после того, как погиб князь.
— Аргун, проводи гостей в гридницу, накорми и напои, всё чин чином. А после, к вечеру, жду к столу всех. Праздник у нас, пропажа вернулась, — Световида обратила мёрзлые глаза на княжну, и той не по себе сделалось от речи её вычурной, от приёма сдержанного.
— Прошу пройти под кров, с дороги отдохнуть да братину испить с воинами нашими, — сказал Аргун голосом грубым, зычным.
— Благодарствую, государыня, — преклонил Векула голову перед княгиней, и стало видно, что тревога легла в глубине его глаз, на Мирину коротко глянул, настороженно, и ничего ему не оставалось, как проследовать за Аргуном, дав знак остальным идти за ним. Пронаблюдав за уходящими мужчинами, что вскоре скрылись в тени построек, Мирина, оставшись с Евгастьей только, вовсе оробела.
— Пойдём, — взяла Световида девушку за руку, увлекая за собой к хоромине.
Мирина старалась ни на кого не смотреть: ни на женщин суровых, ни на чернь, что высовывалась из-за углов, в чьих глазах удивление было да страх какой-то, хотя и чувствовала, как её всю разглядывают жадными взглядами, выедавшими, казалось, до самых костей.
Вместе поднялись по высокому порогу, вошли в широкие сводчатые двери, в светлую горницу, куда из низких окон лился утренний свет, наполняя помещение золотом и теплом. Запах липы и мёда одурманил, поднимая волну воспоминаний о былых днях, теперь таких далёких. Задерживаться здесь они не стали. Оставив чернавок и отдав им распоряжения, княгиня поманила падчерицу за собой, дальше уводя в женскую часть терема. Мирина опомнилась лишь тогда, когда рядом не ощутила присутствия Евгастьи. Остановилась, и Световида недоумённо глянула на неё.
— Со мной она пойдёт, — сказала княжна, оборачиваясь и давая знак остолбеневшей посреди горницы рыжекудрой девочке поторопиться. Уж привыкла она к этой девке за всё время пути, привыкла к её степенному спокойному нраву, хотя и остались здесь свои чернавки — Белолюба, верная помощница, да Вида. Только где они сейчас? Мирина и не выискала их среди собравшихся.
