После того как были оглашены результаты тайного голосования и прозвучали полагающиеся в таких случаях аплодисменты, слово взял Разумов. Выходец из Кузбасса, опытный партийный работник, он выступил перед внимательно слушавшим залом очень по-деловому. И первым делом высказался по главному вопросу.
«Избрание первого секретаря обкома партии – большое событие в жизни партийной организации, – сказал он. – Разумеется, ее деятельность зависит от того, как ее направляет, как руководит ею коллектив, и потому роль каждого члена комитета, каждого члена бюро заметна и влияет на результаты работы. Но все же особая ответственность за проведение в жизнь политики партии, за руководство областной партийной организацией возлагается на первого секретаря».
Последовавшее затем развитие этого тезиса, признаюсь, вызвало у меня некоторое недоумение. Ведь в зале находился и уже бывший партийный глава Северной Осетии – Одинцов. Не думаю, что ему пришлось по душе такое заявление.
«Вы знаете, любая замена работника, – продолжил свою речь Разумов, – любая перестановка кадров оправдана в том случае, если за этой перестановкой следует улучшение дела».
Мне предстояло выступить сразу после Разумова. Но я никак не мог сосредоточиться на том, что должен был сказать. Вспоминались события шестилетней давности, когда тоже происходила смена партийного руководства в республике. И хотя я тогда работал в Москве, в другой сфере и, естественно, не присутствовал на пленуме 1982 года, когда вместо прежнего первого секретаря Б.Е. Кабалоева был избран Одинцов, живо представлял себе, каково в такой ситуации было состояние уходящего в отставку руководителя. Билар Емазаевич Кабалоев, почти 20 лет находившийся во главе республики, много хорошего сделавший для народа, был снят со своего поста с негативными политическими оценками, а затем, как часто бывало в то время, был назначен «далеко от Москвы» генеральным консулом в г. Эрдэнэт (Монголия).
Я считал своим долгом быть рядом с Биларом Емазаевичем, много сделавшим для Осетии, поэтому старался не только сохранить, но и укрепить наши близкие товарищеские отношения. Мне было крайне неприятно, что многие от него тогда отвернулись. В трудное для него время мы десятки раз встречались в Москве – или у меня дома на Университетском проспекте, или в гостях у замечательного кабардинского поэта Алима Кешокова, с которым и Кабалоев, и я дружили. Билар Емазаевич в доверительной беседе, за чашкой чая или за бокалом вина, подробно рассказывал о том, что произошло в октябре 1981 года в Осетии. Он глубоко переживал случившееся, и мы с Кешоковым всячески пытались его поддержать.
До этих встреч у меня, конечно, была скупая информация о том, что тогда стряслось на моей родине. С большой тревогой и озабоченностью я узнавал подробности от родственников, от своих студенческих друзей.
Тысячи жителей республики выступили тогда с открытым протестом против непрекращающихся убийств жителей Северной Осетии в Пригородном районе. Протесты вылились в массовые выступления в г. Орджоникидзе (ныне Владикавказ) 24–26 октября 1981 года. Среди демонстрантов были погибшие, многие среди гражданских лиц и брошенных на их усмирение военнослужащих получили ранения, большое количество протестующих было арестовано. В результате против руководителей республики выдвинули неоправданно жесткие обвинения. В совершенно секретном постановлении ЦК КПСС от 12 января 1982 года «О крупных недостатках в работе Северо-Осетинского обкома КПСС по идейно-политическому, интернациональному воспитанию трудящихся» содержались формулировки и о якобы националистических тенденциях в среде республиканской интеллигенции.
В этих выводах отразились впечатления, полученные специальной комиссией, присланной из Москвы. Ее возглавляли член Политбюро, председатель Совета Министров РСФСР М.С. Соломенцев и первый заместитель министра внутренних дел СССР, брежневский зять Юрий Чурбанов. Они прибыли в г. Орджоникидзе в самом начале протестных выступлений. На спешно созванном 28 октября 1981 года собрании партийного актива Северной Осетии выступил М.С. Соломенцев. Его пространная речь изобиловала словами «беснующаяся толпа», «хулиганствующие элементы», «распоясавшиеся молодчики». Неудивительно, что подобный подход вместо глубокого анализа подлинных причин произошедшего мог привести только к поверхностным выводам. «Партия не позволит никому глумиться над народом, обществом», – подвел итог Соломенцев.
Но на самом деле итог был таким, что не были вскрыты истинные причины происшедшего и были даны неверные оценки событиям. Быть может, это в немалой степени способствовало тому, что произошло осенью 1992 года в Пригородном районе Северной Осетии.
Любопытно, что в президиуме собрания вместе с Соломенцевым и Чурбановым сидел тогда и Разумов – третий среди них по должностной иерархии. В то время он еще не знал, что, «посовещавшись», в ЦК КПСС выдвинут на замену «несправившемуся» Кабалоеву Одинцов (и не предполагал, что еще через семь лет ему вновь придется посетить Северную Осетию, на этот раз уже для замены Одинцова и представления нового руководителя).
Таким образом, в январе 1982 года В.Е. Одинцов по решению ЦК КПСС был направлен в Осетию в очень сложное для республики время. Он приехал с полномочиями «навести порядок» после событий прошедшей осени. И эта директива «наведения порядка», к сожалению, довлела над всеми его действиями.
Владимир Евгеньевич не был новичком в кавказской политике. До ЦК он несколько лет работал вторым секретарем Дагестанского обкома партии. Возглавлял обком талантливый партийный и государственный руководитель Магомедсалам Умаханов, кавалер шести боевых орденов. Они очень слаженно работали. Умаханов был крупной политической фигурой – как и его предшественник Абдурахман Даниялов.
Мое первое знакомство с Одинцовым состоялось, когда в качестве руководителя советского Комитета солидарности со странами Азии и Африки я приехал в Махачкалу для выступления перед общественностью республики по внешнеполитическим вопросам. Так было принято. Держать общественность в курсе дела. Мой приезд (конечно, не случайно) совпал с 60-летием великого Расула Гамзатова, близкого мне человека, давнего и верного друга. Стоял сентябрьский бархатный сезон, что поднимало настроение.
Юбилей Расула прошел великолепно, официальные мероприятия исчерпаны, лекции прочитаны. Умаханов пригласил меня к себе на дачу, на берег Каспийского моря. Там я и познакомился с Одинцовым. Мы полдня провели втроем, говорили о текущих делах, но не только. Умаханов больше говорил о вопросах культуры, образования, истории, Одинцов же подключался к разговору об экономическом положении республики, сельском хозяйстве. Тогда я не мог предположить, как и при каких обстоятельствах мы с ним потом встретимся.
И вот Одинцов приехал в Северную Осетию «наводить порядок». Уверен, что он, скорее всего, пытался сдерживать машину репрессий и начавшуюся после октября 1981 года кампанию закручивания гаек. Но сдерживал не в меру своих возможностей. Иначе как могли тогдашние прокурор республики Путимцев и министр внутренних дел Комиссаров считать, что наступил день, когда «осетинских националистов», а их (спасибо Соломенцеву и Чурбанову!) они выявили много, надо посадить за решетку. Повод для этого, по их мнению, всегда найдется.
