К этому времени с охраной партийных зданий вообще сложилась странная ситуация. КГБ уже не занимался в обязательном порядке охраной партийных комитетов. Между Управлением делами ЦК и Комитетом государственной безопасности было заключено финансово-правовое соглашение. Согласно этому документу, офицеры и служащие КГБ нанимались для обслуживания здания ЦК партии. По существу, это уже была служба охраны, которую сейчас имеет каждая солидная организация. Наша охрана в те августовские дни не покидала своих постов. Но после 20 августа вокруг зданий ЦК появились люди в форме – это были сотрудники Московского городского управления внутренних дел.
24 августа утром в моем кабинете, кажется в последний раз, собрались секретари ЦК, в том числе Егор Строев, Валентин Купцов, Петр Лучинский, Галина Семенова, Владимир Калашников, Иван Мельников, некоторые заведующие отделами, управляющий делами Николай Кручина, его первый заместитель Виктор Мишин. Здесь же были мои помощники. По внутренней радиосети передали сообщение: к 17 часам все должны покинуть здание ЦК. Это прозвучало как ультиматум: уйти, и всё!
Естественно, у нас возник вопрос: кто принял это решение? Кто объявляет ультиматум? Николай Ефимович Кручина со свойственным ему присутствием духа, как всегда, собранный, логичный, хотя, вероятно, волновался он ничуть не меньше нас, сказал, что есть некий документ. Я попросил, чтобы Кручина его представил.
Управделами отправился к себе в кабинет и вскоре вернулся с каким-то листком. Я взглянул на него, потом передал другим присутствующим. На одной странице был текст, от руки написанный госсекретарем РСФСР Геннадием Бурбулисом. В тексте говорилось, что надо немедленно полностью заблокировать здание ЦК КПСС, выселить оттуда немедленно, в считаные часы, весь аппарат, потому что каждый час лишнего его пребывания в здании дает шанс уничтожить очень важные «секретные документы». Резолюции Ельцина на письме не было. Зато в углу знакомый почерк: «Согласен» и подпись – М. Горбачев. Это было уже слишком. Хотел бы думать, что он сделал это спонтанно, не подумав или не зная характер происходящих событий.
После короткого размышления мы приняли решение не подвергать риску людей. Всем надо было уходить. И вот часов с двух дня начался исход. Помню, как выдержанно, подавая пример другим, вел себя секретарь ЦК Егор Строев, ставший потом Председателем Совета Федерации, губернатором Орловской области.
Надо было проследить, чтобы эвакуация проходила организованно. Люди выходили из разных подъездов без паники, но с чувством совершенного по отношению к ним предательства. С ощущением, что начинается новая, драматичная страница в истории страны. Что же делать? Настойчиво пытаюсь связаться с Горбачевым, но найти его не могу. Звоню коменданту Кремля генерал-лейтенанту Башнину. Николай Петрович – участник Великой Отечественной войны, запомнился всем депутатам как необычайно внимательный и обязательный человек. Он мне сказал, что Горбачев принимает участие в заседании Верховного Совета Российской Федерации. И сам же, без моей просьбы, сказал, что он немедленно поедет к Горбачеву и попытается проинформировать его о моем беспокойстве, а затем передать мне его ответ.
Прошло около сорока минут. Башнин перезвонил и сказал, что он даст указание, чтобы всех пожилых сотрудников и женщин вывести через запасный выход в цокольном этаже. Но время шло, а результата договоренности не было. Выходили через 10-й подъезд. Здесь в многолюдной толпе меня окликнули какие-то молодые люди. Назвали даже по фамилии, мне показалось, что они настроены не агрессивно и даже приветливо. Но были и такие, кто вел себя по законам бунтующей толпы, а на моих спутников почему-то кричали: «Это его охрана!» Но это были просто сотрудники ЦК. Шли с нами и машинистки, технические секретари. А охранников, кстати очень надежных, было лишь двое. В их сопровождении я направился в Кремль, в свой рабочий кабинет, пешим ходом. Идти от Старой площади до Кремля минут десять – пятнадцать. Передо мной, как перед кинозвездой, бежал, щелкая затворами фотокамер, десяток журналистов. Потом я хотел бы получить на память хотя бы один снимок.
Из руководства Российской компартии в те дни публичную активность проявлял ее первый секретарь Валентин Купцов, других не помню. До переезда в Москву на работу в ЦК партии он был первым секретарем Вологодского обкома. И это, вероятно, сформировало его как принципиального человека. Купцов много встречался с людьми, выступал в прессе, отстаивал свою точку зрения, приводил факты, словом, сражался за то, чтобы партия осталась влиятельной силой. Другие же после августовских событий буквально исчезли куда-то, ушли в глубокое подполье. Не было ни их публикаций, ни выступлений, даже фамилии стали забываться.
Итак, я в Кремле, в своем рабочем кабинете. Непередаваемая тяжесть в душе, тревога за товарищей. Но надо было, несмотря на все потрясения, держать себя, что называется, в руках.
Между тем продолжались напряженные заседания Верховного Совета. Депутатский корпус представлял собой бушующее море. Споры, крики. Экстремисты не отдавали себе отчета в том, что подталкивают страну к гражданской войне.
В те дни ко мне обратилась группа журналистов из Би-би-си. Говорили, что задумали сделать фильм о недавних событиях, просят помочь разобраться в ситуации. Я встретился с ними в Кремле, подробно обо всем рассказал. Они внимательно слушали, все записали. Такое впечатление, будто напали на золотую жилу. Потом и они внезапно исчезли из поля моего зрения. Фильм так и не появился…
Но многое даже сегодня не разгадано. Авторы фильма, возможно, видели вначале происходящее в черно-белом цвете. А все было перепутано. Кто действовал за вывеской демократии, отвергая привилегии, ратовал за народные интересы? Нет ни одного достоверного и объективного фильма – ни художественного, ни документального – о событиях тех дней. Я понимаю английских тележурналистов, которые отказались от своего замысла. Быть может, съемки, которые они сделали, еще где-нибудь появятся.
На исходе августа ко мне в кремлевский кабинет зашел первый секретарь ЦК Компартии Эстонии. В свое время в эстонской компартии произошел раскол, политическая обстановка в республике накалилась. И я пытался, как мог, помочь эстонским товарищам. Это, видимо, им хорошо запомнилось. Думаю, что в знак благодарности за мое участие первый секретарь многократно звонил мне из Таллина 19 и 20 августа, чтобы выразить свою поддержку.
Мне докладывали об этих звонках, но я не брал трубку. Возможно, был не прав, но я не представлял, о чем могу говорить с первым секретарем ЦК Компартии Эстонии в нынешней обстановке, когда руководители самых крупных республиканских компартий заявили об их выходе из КПСС.
Меня нередко спрашивают, встречался ли я после 21 августа с Генсеком? Нет, ни одной встречи больше не было. Был у меня с ним единственный разговор, когда он находился еще в Крыму. Это было 21 августа в 16 часов. Он сказал, что я третий, с кем он разговаривает. До меня разговаривал с Бушем и Назарбаевым. Поручил мне ориентироваться в Министерстве обороны на Моисеева, начальника Генерального штаба.
После августовских событий 1991 года Горбачев теряет вначале высшую партийную, а затем и государственную власть, которая оказывается в руках Ельцина. Непристойным не только в плане политической культуры, но и простой человеческой этики стало его демонстративное выселение из кремлевского кабинета после беловежского сговора.
