Но корни по-настоящему глубоких человеческих связей имеют прочную, я бы сказал, непоколебимую нравственную основу. Поэтому в такой серо-облачной, пасмурной политической погоде общение среди друзей становится пространством свободы, солидарности и мечты. Душой нашего близкого круга всегда нужных друг другу и надежных во всем был Евгений Примаков, а рядом с ним Владимир Бураковский, Степа Ситорян, Давид Иоселиани, Игорь Макаров, Владимир Новицкий, Лева Оников и другие.
С большой теплотой вспоминаю слова давнего друга мудрого Чингиза Айтматова, уезжавшего на дипломатическую работу в Европу: «Саша! Мы как были друзьями, так ими и останемся, где бы ни находились».
С мужеством и пониманием смысла товарищеских отношений приехал ко мне на встречу академик Алексей Васильев, директор Института Африки. Он еще раз укрепил во мнении, что порядочность и мораль являются главными качествами любого человека. Помню давнего, близкого товарища и друга Пескова Николая Денисовича, фронтовика, генерала, человека чести и верности. Таких примеров множество.
В то время среди многих, кто пришел к власти, господствовал лозунг: «Кто не с нами, тот против нас!» Эти люди, казалось, совсем забыли о существовании иных цветов, кроме белого и черного. Любому политику приклеивался ярлык: либо «свой, друг», либо «чужой». Что было делать на этом маскараде людям дела, а не фразы? Лично я оставался приверженцем реальных дел. Менять себя не собирался.
Только спустя годы слово «центрист» стало модным, в «центристы» начали записываться многие политики. Но тогда все было иначе. В странах с устоявшимися демократическими традициями «центристы», как правило, составляют большинство. К их голосу прислушиваются. При необходимости они способны разнять и утихомирить крайних на обоих флангах. Наши же «центристы» той поры не были объединены, не имели собственной организации, так что приструнить никого не могли. На протяжении столетий политику в России нередко делали люди, в принципе отвергавшие компромиссы. И демократическое реформаторство в конце XX века пошло по наезженной колее, ведущей к очередной «стенке на стенку».
Я не испытывал ни обиды, ни чувства враждебности. Слова «враг» в моем лексиконе никогда не было. Если человек активно пользуется им, то это не политик, а солдат, представитель иной профессии. Для меня же политика – это прежде всего сфера диалога, сотрудничества, в котором, правда, могут содержаться и элементы соперничества, но – цивилизованного, ненасильственного. Поэтому политику и политиков после августа 1991 года оценивал по конкретным делам. Когда что-то получалось, не скрывал удовлетворения. Но и при неудачах не «рубил сплеча», не раздавал уничижительные оценки.
Короткое по времени вынужденное отшельничество – непривычное для меня состояние. На личном опыте убедился, сколь велики внутренние ресурсы человека в экстремальной ситуации. Мое спокойствие было связано и с внутренним состоянием, которое бывает, наверное, у каждого, после того как вершины жизни уже пройдены. Я хотел дистанцироваться от происходящего, временно уйти в сторону, осмыслить события в стране и мире.
Мои оценки происходящего, разумеется, расходились с тем, что декларировалось новым, скороспелым чиновничьим классом. Можно было предположить, что, придя к власти, они имели продуманный реформаторский проект. Потребность в серьезном обновлении государства и общества признавалась всеми. И если новые силы сумели получить мандат на осуществление реформ, оставалось наблюдать, как они справятся со своим делом.
Есть политики, которые сразу выносят категорические суждения, готовы немедленно дать негативную оценку тем, кто пришел им на смену. И порой они оказываются правы. Но вместе с тем исключают себя из конструктивного диалога с новичками, отказываются помогать им, предохранять от ошибок. А такой возможностью, сколь бы мала она ни была, пренебрегать не стоит. Правда, и сами пришедшие во власть должны быть открыты для взаимодействия. Неустойчиво положение государства, в котором политический диалог выливается лишь в поддакивание действиям властей. И совсем беда, когда власть считает себя непогрешимой, а любое замечание в свой адрес расценивает как признак враждебности.
По мере того как новая ситуация все более прояснялась, я начал задумываться: не следует ли вернуться в большую политику? Если бы после всего, что произошло в 1991 году, я почувствовал, что дела в стране идут в гору, есть общенациональная идея, понимание путей выхода из кризиса, тогда, наверное, мог бы сказать себе и друзьям: «Мы свое отслужили, отойдем в сторону». Однако едва ли не каждый день что-то подсказывало, что наше общество крайне слабо использует свой созидательный ресурс.
Так я оказался перед выбором: искать для себя «тихую гавань» или вернуться к активной политической жизни. Долгих раздумий не было. С самого начала избрал второй вариант.
Оставалось решить чисто практический вопрос: чем заняться? К тому времени многие друзья и сослуживцы уже оправились от первых потрясений. Люди начали понемногу распрямляться, принимались за дело. В марте 1992 года меня разыскали коллеги по Комитету солидарности стран Азии и Африки – ученые и журналисты, с которыми был связан многолетней совместной работой на восточном направлении. Это были члены моей бывшей команды, которую я сам в основном сформировал, – Каландаров, Завгородний, Зейналов, Выдрин, Тетекин, Ильин, Кампонеец и другие. Главный вопрос, который они поставили передо мной, звучал так: «Александр Сергеевич, что будем делать?» Как на него ответить, я уже знал. Таким образом, именно эта встреча побудила меня выйти из короткого затворничества.
Начались оживленные контакты с бывшими дипломатами, учеными-востоковедами. Вскоре я был избран сопредседателем Международной ассоциации «За диалог и сотрудничество в Азиатско-Тихоокеанском регионе». Другим сопредседателем стал Иван Васильевич Архипов. Тот самый Архипов, который в течение долгих лет был первым заместителем Председателя Совета Министров СССР, еще при Косыгине. Он был старше меня лет на двадцать. Его хорошо знали в политических и деловых кругах государств Азиатско-Тихоокеанского региона, авторитет его там был безупречен. Третьим сопредседателем избрали известного поэта, общественного деятеля Олжаса Сулейменова. Сфера профессиональных интересов у нас не совпадала, но это было хорошо. Мы взаимно дополняли друг друга. Я – политик, Архипов – опытнейший специалист по внешнеэкономическим вопросам, Сулейменов – представитель культуры, творческой интеллигенции. Возвращение в большую политику началось.
В тот период ситуация у меня на родине, в Осетии, в ее северной и особенно в южной части, была крайне сложной. Только что с грузинской политической сцены сошел Гамсахурдиа – с его агрессивно-националистическими, изоляционистскими лозунгами и такой же политикой. В Тбилиси уже возвратился Эдуард Шеварднадзе. Незадолго до этого мы встречались в Москве. Он возглавлял внешнеполитическую негосударственную ассоциацию, наши организации взаимодействовали. Мы давно знакомы: он из Грузии, я из Осетии. Вспомнили совместную работу на Съезде народных депутатов СССР.
Но при той встрече в Москве мы не ограничивались только воспоминаниями. В разговоре звучал и привычный уже вопрос: что делать дальше? По ходу нашего разговора казалось, что я, пожалуй, вернусь домой раньше, чем он. Положение в Грузии оставалось непредсказуемым, взрывоопасным. Дальнейшее обострение ситуации заставило Шеварднадзе уехать в Тбилиси раньше, чем он предполагал. Более подробно об этом времени я расскажу во второй части моих воспоминаний.
