— Буба! Мне нужны деньги! Есть у меня для тебя очень хорошее и заманчивое предложение… Вот, на — посмотри!.. И не думай мне отказывать!..
Опытный ростовщик знал, что часто, такие типы, как Гонта приносили сплошные подделки. Он взял увеличительное толстое стекло и поставил перед собой свечу. Перед ним был тяжелый брелок красного золота. На вес — 20–25 граммов порядочного золота. Буба уже подсчитывал в уме барыши.
— Где ты его украл, бродяга? Ведь ты знаешь, что это? И что тебе за это может светить?….
— Да мне без разницы! Давай 10 дукатов — и он твой!
— Ты что хочешь меня пустить по ветру, собака?! 10 дукатов?! Ты с ума сошел! Тебе нужны слезы моих дочерей Сары и Ривки? 10 дукатов — это очень много!! Тебе самому опасно даже иметь такую??сумму!
— А сколько ты можешь мне дать, старый ты пройдоха? — стал нервничать Гонта.
— Ну, 4, максимум 5 золотых… И то это многовато для тебя! Он же краденный!.. Значит, не будет ни у кого фарта! Ни у тебя, ни тем более у меня! — ответил ростовщик Буба Бронштейн.
— Да ты чего?! Белены объелся?! В глазах этой собаки камешки гораздо больше стоят, чем 5 золотых! Ага?! — тут же обиделся Гонта.
Не успели они провернуть этот удачный гешефт, как в конторе ростовщика Бубы Бронштейна скрипнула дверь. Звякнул коровий колокольчик и тяжелые двери стали медленно открываться… Буба резко вернул Гонте его брелок, а тот быстро накрыл его ладонью. Они оба подумали про воеводскую стражу. Ведь если бы стражники во время обыска нашли у Гонты краденную вещь, ему бы грозила страшная кара. Пытки на дыбе у Драбской брамы! Это было легкое наказание. Так в Киеве обращались с пойманными ворами! Ну а Бубу, как нарушителя воеводской договоренности, сначала публично высекли плетьми, смоченными в рассоле на Замковом майдане. Его дом и контору конфисковали или сожгли, если бы не нашли на недвижимость покупателей. Жену и дочь обрили бы наголо и пустили на часа три в квартал ремесленников. На растерзание. Самого Бубу затем привязали к вороному коню и долго гнали галопом к заставе. Потом там ростовщика еще раз высекли напоследок и навсегда выгнали из Киева…
… Поэтому Буба Бронштейн быстро вернул «хозяину» его краденую вещь. Дверь скрипнула, тонко звякнул входной колокольчик и за спиной Гонты послышался противный голос этого «паршивого пса» Бабака. Он откашлялся:
— Хм-хм, Гонта. Гы-гы… А мне говорили, что ты с ростовщиками дело не имеешь… Тебя желает видеть атаман Чуб!..
… При упоминании об атамане Игнации Чубе ростовщик Буба поморщился, и еще сильнее сжал рукоять своего пистоля. Хотя, если бы здесь был сам Чуб — оружие не помогло ростовщику. Чуб был сущим дьяволом! Говорили, что его и кривая турецкая сабля — «килич» не берет! И от пули он лихо увивается словно скользкий чернобыльский уж…. Глаз его с белым клеймом, той самой «крымской солью», помогает атаману видеть момент выстрела из мушкета или пистоля. Вот почему он так ловко уклоняется… Словно черт…
Осторожный Буба сплюнул на пол при одном упоминании имени этого мерзавца. Хотя такого откровенного свинства он себе никогда не позволял.
— Тебя желает видеть атаман Чуб!.. — повторил распоряжение «паршивый пес» Бабак. Он странно засмеялся… — в его личной резиденции, в «Святой, мать ее, Обители», гы-гы….
… Итак атаман Чуб за грязным столом в «Святой обители» отпустил Гонту. Тот поправил воротник жупана. Чуб схватил кружку с какой-то крепкой настойкой и влил себе в пасть. Главарь шайки поморщился, рыгнул и занюхал куском хлеба. Затем вкусно глотнул козелецкого пива.
— Смотри мне, бродяга! Обмана я не терплю! Ты знаешь, Гонта, кем я был у светлейшего князя нашего Иеремии Вишневецкого? А он еще тот был деятель! Наших казаков резал без разбора и вешал любого, кторого хоть за что-то, за малейшую провину можно было повесить! Без суда и следствия! В своих распрекрасных Лубнах. Тьфу! Так вот, Гонта, знаешь, кем я у него был?! — спросил тихо, но очень жутким тоном Игнаций Чуб и посмотрел своим «соленым» глазом на подельника Гонту.
— Нет. Не знаю…. — Гонте вдруг стало как-то не по себе от этого взгляда.
— Слушай, сучий потрох! Я пленным казакам, замученным до смерти, которые уже ничего не могли сказать, и которых просто сжигали, я подносил им факел к костру… Я разжигал его, перед их лютой смертью!!! А один, сука, живучий оказался. Пушкарь. Плохо тогда его поляки привязали к столбу. Он вывернулся и плюнул в меня какой-то жидкостью. Теперь у меня это пятно — «крымская соль» в глазу… Днем этот глаз практически не видит! Пользы от него ноль золотых, но когда наступает время битвы, вижу я достаточно ясно. И как летят пули, могу уклониться от неожиданного удара сабли-«карабелы»… Такой у меня подарок и страшное воспоминание о службе у самого заместителя дьявола — Яремы Вишневецкого! Так что ты подумай, Гонта, в следующий раз, не думай меня обманывать! Мне тебя поджечь, раз плюнуть, но сначала… — и он жутко улыбнулся…
Гонта решил, что терять ему жизнь из-за этого похабного мерзавца и упыря еще рановато. Поэтому он просто пожал плечами и положил на стол платок. Атаман Чуб развернул его. В тусклом свете свечей жадно блеснула его улыбка из нескольких вставленных золотых зубов…
По печи пробежал большой рыжий прусак.
— Айда, молодец, Гонта! Хвалю! Хорошая штучка! А ты уже выяснил у этого жлоба Бубы сколько она стоит?
— Нет. Не успел. — ответил Гонта. Он теперь точно знал, кто чего стоит в этой мерзкой и гнилой шайке. Первым он бы убил эту сволочь — Чуба. Ножом! Резким ударом в его «соленый глаз». Затем повесил бы эту вонючую гниду — Бабака. Тот все равно не достоин ни пули, ни ножа. Повесил бы его на осине за грязную давно немытую шею…
Как только атаман Чуб развернул платок, шум, гам и иорданские сердобольные напевы в корчме тут же затихли. Казалось, все уставились на тяжелый брелок, который до этого лежал в кармане у Яна Лооза, а до него принадлежал преподобному приору Зиновиусу Зарембе.
— Что такое?! Что вы глаза свои выпучили?! Пейте себе панове, на здоровье! И не забывайте закусывать! Не ваше это дело! — сказал атаман Чуб, как отрезал и быстро свернул платок с золотой головой собаки с факелом в пасти. Неожиданную добычу он положил во внутренний карман своего жупана.
… Безудержное пьянство и шальное веселье в «Святой Обители» продолжалось. Музыканты Яша и Наник после слезливой иорданской мелодии заиграли бодрящие мелодии. Это был венгерский чардаш. Народ оживился и стал заказывать у Василя Гнедого еще пойла. Троица подозвала к себе корчмаря и приказала нести пива и меда. Чуб предварительно хорошо заплатил, дал Гнедому 10 серебряных грошей и теперь они могли требовать самых лучших блюд. Им принесли зайца с гречневой кашей и белыми грибами. Эта троица достала свои острые тонкие ножи для этого пиршества. Ножи недавно были украдены на Житнем рынке…
— Есть у меня мечта! Одна-однешенькая! — чавкая заячьей передней ногою торжественно произнес одноглазый разбойник Бабак.
— Ну? Ты решил стать ксендзом в монастыре Святого Николая Иорданского? — уточнил подельник Гонта.
