«Ты готова».
Павел в трехметровом исполнении вышел замороженным. Застывшие черты лица, безэмоциональный взгляд, не человек, а ожившая статуя. И как с таким общаться? — размышляла Аня, разглядывая местного хозяина.
— Готова к чему?
Ей было привычно произносить слова вслух, а зеленокожему, похоже, было все равно. Он понимал ее ментально, а может, выучил язык, пока копался в голове. И как только пробрался? И она твердо решила по возвращении пообщаться с Фиолетом. Надо хоть барьеры научиться ставить против ментального вторжения.
— Вы говорили о лечении, но прежде я хочу знать, почему в меня стреляли и что вы хотите взамен за мое исцеление, если это все, конечно, правда.
Лист, на котором они стояли, внезапно дернулся. По поверхности прошла дрожь, запах гнили усилился, но все стихло так же внезапно, как и началось.
«Ложь — особенность вашего рода!»
— Наш род зовется людьми, — слабость нарастала, как и боль в плече, Аня держалась на одной силе воли, — рада, что ложь вам несвойственна. У нас она тоже не в почете.
На лице зеленокожего не отразилось ничего, словно слова человеческой женщины пронеслись перед ним на манер прошлогодних листьев.
«В тебе еще много людского».
Очередной зеленокожий перл.
— Человеческого, правильнее говорить человеческого, — прохрипела. Боль сводила на «нет» все ее потуги в дипломатии.
«Разговор будет долгим, ты не доживешь».
Кажется, у кого-то тоже нелады с дипломатией.
«Ты точно хочешь получить ответ на свои вопросы?»
— Да, — выплюнула, перебарывая дрожь. У нее началась лихорадка — вернулось воспаление.
«Я ошибся, ты уже далеко от своего рода. Плата за плату, жизнь за жизнь, услуга за услугу. То, что я прошу — в твоей власти».
Перед лицом девушки замер ярко-алый цветок размером с две ее ладони. Один лепесток отогнулся, и внутри замерцала прозрачная жидкость.
«Это время на разговор».
«Время» имело горьковатый вкус, отдавало чем-то пряным, но действовало неплохо. Боль съежилась, слабость отступила, и дышать стало легче.
«Я — умираю».
Аня вздрогнула, а вот на лице зеленокожего не мелькнуло ни единой эмоции.
«Моя смерть — дело прошлое, но есть одно, что удерживает меня в настоящем и заставляет сдвигать прошлое в будущее. Много-много циклов назад сюда попал человек. Он был ранен, растерял свои умения и не мог вернуться. Мы, как вы говорите, стали друзьями. Его речи наполняли соком мои мысли, его рассказы раскрашивали листву. До его появления я не знал, что бывает иная жизнь и есть иные миры. И когда он вернулся к своим корням, я осознал одиночество. Моя слабость и моя радость — мои дети. Я создал их, чтобы напитаться росой, и теперь они стали камнем, не дающем мне распрямиться и идти дальше. Пару десятков циклов назад черная вода увидела тебя, идущая дорогами иных миров. Я наполнился ожиданием и позволил разделить эту радость с детьми. Дети, — долгая пауза заменяли эмоции, — не всегда поступают разумно. Я слишком поздно понял — они боятся смерти. Боятся остаться без отца. Боятся настолько, что готовы прервать чужую жизнь, лишь бы отсрочить неминуемое».
И снова долгая пауза, во время которой запах гниения стал особенно тошнотворным. Казалось, он липким слоем ложится на кожу, забивает легкие, не дает вздохнуть. Значит, ей не показалось. Лес вокруг умирал.
«Ты — заберешь мое сердце и детей. Их дорога идет в другой мир. Отведи».
Это был практически приказ, на который все существо девушки встрепенулось протестом. И плевать, что некоторые в ее мозгах, как у себя дома, шарятся. Пусть читают все, что она думает — не жалко.
Наделал детей по образу друга, а объяснить, что такое хорошо и что такое плохо, не сумел. А теперь добрая тетя что-то там должна. Да она лучше сдохнет, чем подставит Фиолета. Ведь и ослу понятно, куда нацелился зеленокожий.
— Кроме моей жизни, есть еще что-то важное, что меня убедит в правильности вашего желания?
«Недоверие…» — прозвучало в голове, но Аня перебила:
— Да, я в курсе. Особенность моего рода. И знаете, горжусь этим. И пока у меня не будет доказательств, с места не сдвинусь.
«Брат не ошибся».
Долгая пауза, волна дрожи, сотрясшая лист.
«И хорошо тебя изучил. Вы оба — моя память о Льяррусе. Рад, что брат нашел такого друга. Его сердце станет отличным отцом».
Каким отцом? — хотела возмутиться Аня. Фиолет еще ребенок, ему самому присмотр требуется! И тут же осекалась — а что она вообще знает о возрасте разумных лесов? И об их взрослении?
Но вместо возмущения спросила:
— Какое сердце?
Ответа не последовало. По коже прошлась прохладная волна, Аня поежилась, а затем на запястьях ощутилось движение, и плети, не потерявшиеся во время гонки, сползли вниз, скрутились, чтобы подняться фигурой друга.
— Я знал, что ты не поверишь, — с мягкой укоризной проговорил Фиолет, улыбаясь гибким отростком лианы, заменившим ему рот.
Вышел он ростом по колено девушки, лианы постарались передать образ друга, его фиолетовые волосы, собранные в хвост, женственное лицо. Кукольная Аня была хороша — нетрадиционное исполнение Барби в фиолетовом цвете и гибких, сплетенных между собой лианах. И голосок соответствовал — тонкий, мультяшный.
— Ань, прости, не сказал раньше, но мы успели пообщаться. Не злись, ты — только начинаешь, и твой дом лучше разбирается в подобных делах, он не увидел угрозу в нашем разговоре и в разговоре с тобой. Если тебя это успокоит — решение за тобой. Ты боишься, он захватит мой мир? Нет, это невозможно, ведь сердце… Мне трудно подобрать нужное слово. Это не мозг, не душа, ближе всего будет назвать живой памятью, способной самостоятельно думать и действовать. А дети… Знаешь, я столько циклов заботился о себе сам, что не буду против завести с десяток садовников. Ты ведь поможешь мне справиться с ними, если они выйдут из-под повиновения? Если опять попробуют тебя убить? Шучу. Ань, не бери в голову. Это наши дела, мне их и решать. Ты, конечно, мой друг, и я тебя очень люблю, но даже хозяйки живут меньше таких, как я. А сердце — это фактически старший брат, да еще и с семьей. Ты даже себе представить не можешь, какой подарок мне сделала. Я и мечтать о таком не смел — найти себе подобного. Мы ведь всегда живем по одному на мир. Все, закругляюсь. Память у этих отростков не вмещает много слов. Я буду ждать вас. Всех вас, Ань.
Кукла начала рассыпаться, лианы темнели и съеживались, но успели все же кое-что добавить, прежде чем исчезнуть окончательно:
— Ох, Ань, какая ты смешная! С гусеницей ты курила, теперь довольна?
Аня выдохнула, сжала кулаки и часто-часто заморгала, прогоняя слезы. Глупое сердце никак не хотело успокаиваться, то падая в сомнения, но взлетая к полному доверию.
