– Ты, Коль, большой молодец, что сразу мне позвонил. Я только не понял: у тебя к этой Ласкиной вопросы есть или нет?
– Нет, Федор Иванович. – Коля помотал головой, – проверенная-перепроверенная, уже семь лет выездная, анкеты чистые, характеристики самые положительные.
«Подписку о неразглашении блюдет железно», – добавил про себя генерал.
Он приказал Радченко пока никого в эту историю не посвящать. Диктофон и лиловую папку оставил у себя.
На пороге Коля остановился, развернулся:
– Виноват, товарищ генерал, разрешите спросить?
– Ну, что еще?
– Ласкину можно выпускать за границу? Они во вторник в Нуберро летят, на дизентерию.
– А чего ж не выпустить? Или опасаешься, сбежит, попросит политического убежища в Нуберро? – Федор Иванович подмигнул и улыбнулся своей фирменной улыбкой.
Радченко улыбнулся в ответ.
– Ясненько, товарищ генерал. Значит, выпускаем. Разрешите идти?
– Иди, Коля.
Глава тридцать первая
Влад успокоился, пока шагал по коридорам. Глупо срываться на финише, он же посвященный, умеет владеть собой. Немного смущала срочность вызова, обычно следаков с допросов не срывают, тем более полковнику Соколову известно, кого в данный конкретный момент допрашивает майор Любый. Ну, ладно, из-за мнимого удара Самого сейчас все пойдет кувырком.
– Ты чего это молодежь третируешь? – спросил Соколов, как только Влад переступил порог кабинета.
– Нажаловался стажер? – Он уселся напротив и. о., не дожидаясь приглашения. – Когда ж успел?
– Нет, он не жаловался, просто доложил, – полковник хмыкнул и взглянул на Влада своими ярко-голубыми глазами, – я с ним в коридоре столкнулся, смотрю, на парнишке лица нет. Ну, поинтересовался, в чем дело, почему не на допросе. Он сказал, ты его выставил. Чем же он тебе не угодил?
«А парнишка не простой, сынок или племянник чей-то», – догадался Влад и сказал:
– Стажер должен учиться, вот я его и учу уму-разуму, а то много себе позволяет, молодой, да ранний.
И. о. кивнул и принялся щелкать крышкой зажигалки «Зиппо».
Глядя на американскую стальную игрушку, Влад вспомнил, что и. о. служил в СМЕРШ. Креатура Абакумова. В принципе, Соколов ему нравился. Чистокровный славянин, красавец, настоящий мужик, благородная чекистская порода. В органах с тридцать седьмого, прошел огни и воды, участвовал в сверхсекретных спецоперациях в Прибалтике и в Польше. В отличие от аппаратных чинуш не трусил, кровищей не брезговал, смело и честно выполнял свою работу, потому и уцелел во всех чистках, не слетел вместе с Абакумовым. Сам таких ценит. Возможно, Соколов тоже посвященный.
– Ну, чего молчишь? – и. о. подкинул зажигалку на ладони. – Случай исключительный, на моей памяти стажеров еще никто во время допроса из кабинета не вышвыривал. Давай выкладывай, в чем конкретно он провинился?
– Отказался надеть наручники на номер пятьдесят три, препираться со мной начал, при ней.
– А чего ты ее в наручниках-то держишь? – Густые черные брови взлетели до середины лба, полковник изобразил наивное недоумение. – Она ж у нас вроде добровольно.
Влад впервые обратил внимание, какие у Соколова пухлые, ярко-розовые губы, «бантиком», будто у жеманной девки. На мужественном чеканном лице эти губы выглядели неуместно, карикатурно.
– Для ее же безопасности, – объяснил он спокойным, ровным голосом, – по мнению врачей, психическое состояние номера пятьдесят три неустойчиво, в первые недели голодала, до истощения себя довела. Мало ли что ей в голову взбредет? Я считаю, лучше не рисковать.
Соколов крякнул, протянул Владу открытую коробку папирос:
– Угощайся.
Влад взял папиросу, прикурил от американской стальной игрушки и услышал:
– Ты, это, с наручниками особо не усердствуй, и вообще, в данный конкретный момент аккуратней себя веди, понял?
– Да вроде приказа про наручники не было, – Влад растерянно заморгал, – ну, в смысле, их пока не отменяли.
– Устное распоряжение товарища Игнатьева, – тихо, сквозь зубы процедил Соколов.
– Спасибо, Константин Валерьевич, что предупредили.
– На здоровье. Кстати, насчет здоровья. У тебя на личном фронте как?
– Нормально, есть одна.
– Одна? Маловато! – Соколов засмеялся.
Смех был противный, визгливый, бабий. Влад с трудом выдавил ответную улыбку, а полковник уже отсмеялся, лицо мгновенно потяжелело, голубые глаза в упор уставились на Влада:
– Плохо выглядишь, майор.
– Переживаю, товарищ полковник, – он отвел взгляд и вздохнул, – за товарища Сталина очень переживаю.
– Ну, ясное дело, мы все переживаем. – И. о. плюнул в пепельницу, затушил окурок.
– Товарищ полковник, – Влад подался вперед, – как там дела, на Ближней? Новости есть? Врачи что говорят?
Соколов тоже подался вперед, вытаращил глаза, закричал шепотом:
– Какие, на хуй, врачи? Врачи все тут, у нас, блядь!
Влад заметил капли пота у него на лбу, лопнувший сосуд в углу глаза, похожий на алого паучка. Соколов опять откинулся на спинку стула, достал платок, промокнул мокрое лицо, высморкался, произнес ровным механическим голосом:
– Лечение товарища Сталина проводится под неусыпным контролем ЦК партии.
Влад не удержался, выругался сквозь зубы и тихо рявкнул:
– Он их всех переживет!
– Мг-м, – кивнул полковник, – и нас с тобой тоже. В общем, так, майор, отправляйся-ка спать. Завтра утром ты мне нужен бодрый, свежий, и чтоб котелок хорошо варил. Ясно?
– Так точно, товарищ полковник!
– Все, майор, свободен! – Соколов поднялся, протянул руку.
Его рукопожатие оказалось неожиданно слабым, вялым. Рука холодная и влажная, будто лягушка. У двери он окликнул Любого:
– Слышь, Влад! Ты стажеров больше не обижай. Они тут по приказу товарища Сталина, так сказать, свежая струя комсомола.
* * *
Фонари вдоль бетонки не горели, но было светло от снега и яркой полной луны. У забора генеральского поселка, неподалеку от ворот, мигнули сигаретные огоньки. Юра услышал девичий смех, знакомый ломающийся мальчишеский голос громко произнес:
– А вот еще: Штирлиц шел на связь. В радиограмме сообщалось, что связных он узнает в лицо. Действительно, из-за угла вышли Петька и Василий Иванович.
