Помогла система Станиславского. Антон полностью перевоплотился в примерного семьянина. Волшебная метелка расчистила реальность, вымела Тосика и Тошу из пятнадцатого ряда партера. В тот вечер он не был в театре, никакой Тоши не существовало. Надежда Семеновна делилась театральными впечатлениями с образцовым зятем, верным мужем и заботливым отцом, который давно мечтает посмотреть легендарный спектакль вместе с любимой женой.
Антон настолько здорово это сыграл, настолько глубоко вошел в роль, что не сразу из нее вышел и был искренне возмущен, почему его, такого честного, такого безупречного, не хотят прописывать на Ракитской, и как Ленка смеет на него дуться?
Она с ним не разговаривала, будто он в чем-то виноват. Однажды разбудила среди ночи, попросила помочь вымыть Никите попу, но таким тоном, что его аж холодом обдало под теплым одеялом. Помогать не стал. Пусть знает: с ним так нельзя! Пусть сама справляется! И вообще, не мужское это дело – младенцу сраную задницу мыть.
Потом до утра он не мог уснуть, в голове опять зашевелился зловредный вопрос: вдруг счастливый билетик соврал и Ласкины все-таки видели его в театре с Тошей?
В родительской квартире было нестерпимо жарко, душно, пованивало вареной капустой и грубым хозяйственным мылом. Зимой мать закупоривала все окна, форточки не открывала, боялась сквозняков. Антон ерзал на табуретке, поглядывал на часы.
– Этот Викславыч про какую-то Аврору говорил, – подал голос отец. – Мол, передайте, чтоб Аврору обязательно привез.
– Не бухти! – одернула его мать и уставилась на Антона поверх очков: – Кто такая Аврора?
– Крейсер!
– Который в Ленинграде? – Отец вытаращил глаза.
Антон кивнул:
– Он самый!
– Сынок, ты че это из нас дураков делаешь? – Мать надулась и покраснела: – Думаешь, старые стали, так с нами все можно?
– Мам, да шучу я! Кинокамера так называется, «Аврора», – терпеливо объяснил Антон и усмехнулся про себя: «Интересно, зачем Тоше понадобилась камера? Что на этот раз она придумала?»
– У них там на студии своих, что ли, нету? – не унималась мать.
Антон стал плести, что планируется особенная съемка, нужна любительская камера, а на студии только профессиональные. Мать поджимала губы, чуяла подвох.
– А у тебя-то камера откуда? Когда это ты, интересно, успел купить такую вещь дорогую?
– Ласкины нам с Ленкой на рождение Никиты подарили. – Антон опять взглянул на часы и зевнул во весь рот: – Мам, пап, поеду я, поздно уже.
Он оделся, вылетел из квартиры на свежий воздух, продышался, бодро зашагал к метро. Тащиться домой, на Ракитскую, ужасно не хотелось, но делать нечего, в любом случае кинокамеру надо взять. Наверняка Тоша придумала что-нибудь прикольное.
Глава десятая
В первые месяцы службы в Центральном Аппарате Влад присутствовал на допросах, молча вел протоколы. Во время конвейерных допросов, длившихся несколько суток, часами дежурил возле клиента, следил, чтобы тот не отключился, пока очередной следак дрых на диване в соседней комнате. Разговаривать с клиентом запрещалось, дежурный только повторял: «Не спать, не спать!» Мог окатить задремавшего ледяной водой из ведра или, задрав ему руки за спину, нагнуть и сунуть туда головой.
Крайних случаев Влад не дожидался, благо таскать ведра и вытирать лужи приходилось не ему, а тюремным уборщикам.
Мокрый клиент, вынутый из ведра, жадно хватал ртом воздух, хрипел, трясся, стучал остатками зубов, пытался двигать руками, забывая о наручниках. Браслеты на запястьях стягивались туже, кисти багровели, распухали, рожа перекашивалась, глаза лезли из орбит. Ледяная вода смывала лживую благопристойную личину, обнажала истинную звериную сущность. Владу это нравилось. Главное, не перестараться, не передержать в ведре и не допускать, чтобы руки потеряли подвижность, иначе как он подпишет признание?
Практически все арестованные были жидами, даже те, кто значился русским, украинцем, белорусом, носил славянскую фамилию. И жидок-то все шел – академики, профессора, доктора наук. Хоть бы один пролетарий, на смех.
Отвращение к евреям Влад чувствовал с детства. Мать рассказывала, что врачи-жиды нарочно заразили его братика коклюшем, сестренку стафилококком, он выжил потому, что роды принимал наш, русский доктор. Отец говорил, что на железной дороге командуют жиды, они инженеры, снабженцы, бухгалтеры, на хорошие должности пихают только своих, а нам, русским, приходится вкалывать кочегарами, грузчиками, обходчиками. Вместе с Владом в классе училось пять жидов. Когда ввели платное образование, все они перешли в девятый, собирались после десятого поступать в вузы. У их родителей деньги на это имелись. У жидов всегда есть деньги. А из двадцати семи русских смогли продолжить учебу только десять ребят, остальные, включая Влада, отправились в ФЗО.
До начала службы в органах отвращение было безотчетным, инстинктивным. Он просто ненавидел их, потому что они жиды, и само это слово произносил смачно, чувственно, как матерное ругательство, иногда сопровождая плевком. Лишь здесь, сейчас, он по-настоящему осознал, насколько они опасны.
Они везде, во всех сферах государственной жизни, опутали густой паутиной экономику, науку, культуру. Они пролезли на самый верх. У Молотова и Ворошилова жены еврейки. У Маленкова дочь была замужем за евреем Шамбергом. Даже семью Самого они испоганили своей кровью. Дочь Светлана вышла за жида. Старший сын Яков женился на Мельцер Юдифи Исааковне. Светлана развелась, Яков погиб в немецком плену, но осталось потомство. Родные внуки товарища Сталина – жиденята.
Они просчитались, не учли масштаб личности, мерили по себе. Мелкие людишки трясутся над своими чадами-домочадцами. Великого Человека никакая сила не заставит хлюпать в буржуазном болоте семьи и частной собственности. Есть информация, что товарищ Сталин внуков-жиденят знать не желает. Подобраться к нему через семью не вышло. Полезли с другой стороны, через медицину. Залечили до смерти Щербакова и Жданова, именно тех руководителей партии и правительства, которые открыто противостояли жидовскому влиянию. Но и тут просчитались. Залечить товарища Сталина не получится. Великий Человек всякими обывательскими гипертониями-инфарктами не страдает, в медицинской помощи не нуждается.
Влад вдоволь наслушался, как они признавались в своих вражеских замыслах и террористических планах, пока молча вел протоколы, и позже, когда стал сам допрашивать. Да, они признавались, но не сразу и не во всем. Главой заговора они в один голос называли Этингера. Постоянно мелькало имя Шимелиовича, бывшего главного врача Боткинской больницы, тоже покойного. Были эти двое на самом деле важными фигурами или клиенты выполняли приказ валить все на мертвецов? Кто передал им такой приказ? Основные вопросы оставались без ответа.
Влад вкалывал по пятнадцать часов в сутки, сильно уставал, нервы были на пределе. Сослуживцы спасались водкой, глушили ее стаканами, иногда прямо во время допросов. Он мог пригубить за компанию, чтобы не выделяться и не раздражать пьющих товарищей. Запах перегара вызывал у него тошноту, сразу всплывали в памяти мерзкие сцены из детства. Отцовские запои привили ему стойкое отвращение к водке и таким образом сохранили здоровье (еще один минус, обернувшийся плюсом).
