<Кедовалла>. Король, ты видел сам, что наша храбрость не заслужила упрека. Я никогда не думал о своей жизни. Но клянусь пресвятой матерью, за них стоит демон! Я видел сам, как его темный образ мчался рядом с этим непобедимым Губбо. Мои вассалы в первый раз побледнели от страха. Мои латы, которые окропил епископ два года назад, в первый раз пробиты .
Альфред. Какое черное невежество веет от Кедоваллы! Тебя, я знаю, не уверишь, потому что твоя душа в старой коре. Но, таны, как видно, что недавно приняли христианскую веру и не смыслите ничего в ней! Вы испуга<лись> злого духа! Разве злой дух может устоять против бога? Разве есть что на свете больше христианского бога? Вы видели, с каким криком и острым копьем стремились в наши ряды эти морские люди. А отчего? Потому что призывали поминутно языческого бога их Одена, который — пыль и прах перед богом христианским. А вы не надеетесь! Какие вы христиане! За вас Христос и пречистая дева…
<Таны?>. Король, идем! Ни двух шагов земли датчанам!
Часть народа и всадников. Король, датчане…
<Альфред>. Стой!
<Всадник>.…гонятся!
<Альфред>. Все таны ни с места! Далеко датчане?
<Всадник>. По пятам нашим…
<Альфред>. Во имя святой Марии! не подавайся, как кельданские скалы.
Врывается на сцену дружина датчан. Саксонцы встречают копьями. Начинается сеча.
Губбо. Сыны Одена! не полон будет пир наш, если не сокрушим англо<саксов>.
<Альфред>. Англосаксы! не забывайте — с нами Христос и Мария.
Губбо. Ринальд, Ринальд! тихо гремит твой меч. Мало искр вышибает твое копье из неприятельских лат.
Ринальд. Нет, король Губбо, кровь от вражеских трупов отуманила твой взгляд.
Альфред. Христиане, крепитесь! Святой Георгий на белом <коне> за нас!
<Губбо>. Оден! рука моя дымится кровью, а Ингвара нет со мною. Ринальд, Ринальд! Зачем избит шлем твой? Не дрожат ли твои перси?
<Ринальд>. Еще станет, король мой Губбо! Вот тебе, собака!.. Сыны Одена доставят черепов на пиршественные чаши.
<Альфред>. За Марию, за Христа, англосаксы!
Губбо. Уста мои запеклись, язык сохнет, а Ингвар мой не летит на помощь!
Ринальд (падая). Оден! Готовь мне место в Валгале!
— Вот тебе, собака датчанин! (Протыкает ему голову копьем).
Альфред. Англосаксы! победа за нами!
Губбо. Отд<ыха> не будет тебе, Альфред, до коих пор меч играет в руках моих.
Альфред. Остановитесь, датчане! Сдавайся, Губбо, и положи твое оружие.
<Губбо>. Никогда! Ты думаешь, что сыны Одена когда-нибудь соглашались быть чьи<ми> бы то ни было рабами?
<Альфред>. Мне не нужно, Губбо, твоей свободы, я не отнимаю ее. На два слова.
Губбо тотчас останавливается. Обе стороны опускают копья.
<Альфред>. Я готов заключить с тобою <мир> и пощадить <1 нрзб.> остаток твоих товарищей с тем, чтобы ты теперь же немедля отправлялся за море, принес клятву, по обычаю своей религии, никогда не являться у берегов Англии. Оружие всё при вас остается. Всё, что ни имеете на себе, не будет тронуто.
<Губбо>. Король Альфред, я соглашаюсь.
<Альфред>. Итак, храбрый, произнеси клятву.
<Губбо>. Клянусь моим Оденом, моею сбруею, моим вызубренным мечом, что никогда я и вся храбрая моя дружина не будем нападать на твои владения, а когда не выполню моей клятвы, да будем желты, как медь на латах наших! Да обратятся наши копья на нас же самих!
Альфред. Слышите вы все клятву? Губбо, ты свободен. Ступай! Твои ладьи ждут у берегов.
<Губбо>. Пойдем, товарищи. Нам не стыдно глядеть друг на друга. Мы бились храбро. Не сегодня — завтра, не здесь — в другом месте, нанесут наши ладьи гибель неприятелям, носящим золотое убранство…
Отрывки из неизвестной драмы
*
I
<Баскаков>.
[5]
А, забрало, наконец. Какое это непостижимое явление! Подлец последней степени, мошенник, заклейменный печатью позора, для которого одна награда — виселица, и этот человек, попробуй кто-нибудь коснуться его чести, назвать его подлецом: «Как вы смеете, милостивый государь, поносить честь мою? Я требую удовлетворения за вашу обиду. Вы нанесли мне такую обиду, за которую «пропуск» омыть кровью». Бездельник! И он стоит за честь свою, за честь, которая составлена из бесчестия.
<Валуев>. Я не в силах более перенесть этого! На этом ме<сте>, здесь же мы деремся.
<Баскаков>. Что? А! (Становится спиною к дверям). Дуэль. Поединок. Неправда. Нет, братец. Этаких подлецов не вызывают на поединок. Для тебя нет этого удовлетворения. Этого для моей чести уже было бы слишком, чтобы я дрался с каторжником, которого ведут в Сибирь. Дуэль? Нет, тебя просто убить, как собаку. Бедное животное, благородное животное, прости, что я унизил сейчас тебя, сравнивши с этим гнусным творением.
<Валуев>. (В бешенстве подбегает к окну). Эй, Никанор! Подай пистолет мне.
Баскаков. Что, тебе хочется пистолета? вон он. Я бы тебя мог сию минуту убить; но дивись моему великодушию; две минуты я даю тебе еще приготовиться. В это время ты можешь еще произнесть к богу одно такое слово, за которое, может быть, уменьшатся твои муки, когда унесет твою душу ее владелец дьявол.
(Валуев бросается на него, желая вырвать пистолет. Несколько минут они борются.)
Валуев. Я вырву таки у тебя его.
<Баскаков>. Нет, не вырвешь: у честного человека крепче рука, нежели у подлеца.
(Борются еще несколько секунд; наконец, Баскакову удается навести пистолет против груди. Раздается выстрел. Валуев падает. Подымается со всех сторон лай собак. Стучат в двери. Голос в замочную скважину: Барин, отворите-с.)
<Баскаков>. Зачем?
<Голос>. Кто-то из вас выстрелил из ружья.
<Баскаков>. Лжешь! Здесь никто не стрелял. Лежит, протянулся; даже не вздохнул, не помолился, ни последней <молитвы?> не молвил на смертном одре своем — смерть, отвечающая его жизни. Однакож он жил; он имел такие же права жить, как и я, как и всякий другой. Он был гнусен, но был человек. А человек разве имеет право судить человека? Разве кроме меня нет высшего суда? Разве я был назначен его палачом? Убийство! Честный ли человек он был, подлец ли, но я все-таки убийца… Убийца не имеет права жить на свете. (Застреливается).
