Вслед за банкой, правда, не в окно, а в открытую форточку влетела Каркара и уселась на письменный стол с таким видом, будто очень горда своим поражающим воображение броском.
Тщедушная ворона в ворохе бумаги на письменном столе смотрелась, как родная. Глаза ее сияли жутким, холодным светом. Не хватало только черепа и пузыречков с разноцветным содержимым, чтобы я почувствовала себя настоящей злобной ведьмой.
Меня наконец отпустило. Паническое: «что делать, если коменда увидит разбитое окно???» отодвинуло и тяжелые мысли о моей мнимой беременности, и даже грустный образ нэя Элия.
Я поставила банку на стол и присела среди осколков. Попыталась как-то состыковать два самых крупных.
Оказывается, в Академии Ведовства и Чародейства стекло так просто не срастается обратно. А жаль. Впрочем, у меня все равно не было плана действий, зато была слабая надежда, что Бонни сможет как-то справиться с этим магией: она в ней куда сильнее меня.
И я продолжила собирать осколки, как паззл.
Очень… медитативное занятие.
Лампа бросала теплый отсвет на стекло, луна не отставала, добавляя отблескам холодных оттенков, и осколки почти сияли. Я на краткое время почувствовала себя той маленькой девочкой, которая не отличит стекляшки от настоящего алмаза, и у которой куда больше драгоценностей, чем у ее папеньки.
Осколков оказалось не так много, и я достаточно быстро и просто собрала нужную фигуру. Провела пальцем по трещине: машинально, почти непроизвольно…
И она исчезла.
В смысле совсем исчезла.
Несколько кусков стекла снова стали одним!
Потому что я ткнула в него пальцем!
Я что, правда ведьма, что ли?
Вот такой меня Бонни и застала: чумазой, немного зареванной, встрепанной и отчаянно пытающейся повторить случайно вышедший фокус.
Вообще-то вряд ли она собиралась со мной разговаривать или что-то еще, но ветер так красноречиво дул в разбитое окно, а я копалась в острых осколках…
— Да порежешься же, дура! — рявкнула она, присаживаясь рядом и хватая меня за руки, — Ты чего, голыми руками полезла собирать?
Я продемонстрировала совершенно чистые ладони.
— Не порежусь, оно не острое.
— Ничего себе не острое! — охнула Бонни, — Да ты спятила! Брось гадость, говорю! Да что тут произошло?!
— Твоя ворона разбила окно вон той банкой, — я кивнула в сторону стола, — и горда этим.
— Ой.
— Ага, — я вздохнула, — и-и-и… и это, ну. В общих чертах… А, вот, смотри, это я магией трещину убрала. Вот. И еще смогу! Только не знаю, как у меня получилось…
— Ты такой ребенок, — вздохнула Бонни, — ну серьезно.
— Я… — я отвела глаза.
Я правда хотела извиниться, но мне было так стыдно, что выговорить ничего не получалось.
Бонни покачала головой.
Она не прикоснулась к осколкам, хотя могла бы и помочь мне собрать окно. И ворону не торопилась ругать.
И меня.
И это давило, как могильная плита. Я пыталась что-то сказать, но вместо этого сглатывала слюну и все пыталась срастить это дурацкое окно. Но магия отказывалась твориться; и вся я была такая жалкая и растерянная, что на месте магии я бы вообще меня бросила, неудачницу.
Бонни еще раз вздохнула и скрестила руки на груди.
У нее был такой взгляд… укоряющий.
— Я… Привыкла, — наконец смогла начать я, — привыкла, что… привыкла, что у меня есть деньги. Это вроде как… часть меня. То, что я богата. Я рыжая и богатая, понимаешь? Богатая, рыжая, танцую неплохо… Папенька меня лю…
Я сглотнула.
Я не смогла выговорить слово «любит». Как будто непреложная истина, правда, верная, как нэйе Улина, куда-то исчезла, сбежала, оставив мне только жалкое блеющее «лю». И вслед за первым дезертиром побежали и все остальные.
Я неплохо танцую? Может, учитель танцев восхищался не мной, а звонкой монетой, которую ему платили в конце занятия?
Я богата?
А впишет ли папенька дочь-ведьму в завещание?
И только коса оставалась рыжей, хотя я бы не удивилась, если бы она вдруг поседела. Просто потому, что мироздание решило окончательно выбить почву у меня из-под ног.
— То есть, когда я об этом говорю… я хотела сказать, — наконец собралась с мыслями я, — что… не потому что я хочу напомнить тебе, что ты не богатая. Или выделиться. Просто это… часть меня? И… И…
— И? — подняла брови Бонни.
— И-ик!
Я закрыла лицо руками: к моим щекам прилило столько крови, что я, наверное, светилась в темноте.
Меня погладили по голове.
— Извини, — так просто и легко сказала Бонни, — мне тоже стоило тебе поверить. Но ты так просто об этом говорила, что я решила, что это шутка. На самом деле ты почти не задаешься. Ты молодец.
— А ты разбила окно! — Буркнула я.
Теперь пылали даже уши.
— Я вижу, ты делала домашку? — Спросила Бонни беззаботно, разом превратившись в самую обычную и не обиженную Бонни.
Я поглядела в щелочку между пальцами: куда-то делся и этот ее строгий взгляд, и она больше не хмурилась. И руки не скрещены!
— З-за… Сделала! — радостно выпалила я.
— Списать…
— …не дам. — я покачала головой, — тебе нельзя списывать, Бонни. У тебя и так знаний никаких. Где ты была вообще?
Кажется, она не очень расстроилась. Пожала худыми плечами, хрустнула пальцами.
Подошла к нашему общему столу и аккуратно сложила все мои бумаги в стопку. Она делала это так быстро и ловко, как будто полжизни посвятила уборке.
Села на стул.
— Местный Хранитель Леса передал мне приглашение, — сказала она, — и я пошла.
Она подвинула к себе учебник по хашасса.
Открыла.
Несколько минут старательно вглядывалась в страницы, хмуря лоб.
Я затаила дыхание: у нее на лице была написана такая концентрация, что я испугалась, что помешаю.
Вдруг она рывком обернулась ко мне.
— Знаешь, что странно? — она обняла стол за спинку, оперлась на нее подбородком, — В первый раз вижу Хранителя Леса, который кому-то подчиняется. Они обычно очень заносчивые. Но ведьмы его сломали…
— Это плохо? — спросила я.
— Это как единорог под седлом, — вздохнула Бонни, — как таинственные знаки на древнем колодце, исполняющем желания, на которые ты любовалась все детство. А потом пошла в сельскую школу и выучилась грамоте. Легко догадаться, во что они сложились…
Я покачала головой.
