Бонни подхватила корзинку и убежала прежде, чем я смогла собраться с силами и что-то сказать. Кажется, я наступила ей на больную мозоль.
Наша первая ссора случилась после того, как Бонни узнала, что я действительно богата, а я повела себя так, как будто имею право от нее отмахиваться. Заносчиво.
А вот и вторая подоспела.
Либо мы так и будем ссориться до бесконечности, до предела, до самой последней ссоры, после которой никто не извинится, либо… либо…
Я не знала, что делать. Ведь я вовсе не имела этого в виду, когда предлагала… я вовсе не смотрела на Бонни свысока, нет. Она просто неправильно поняла.
Щиц приблизился, подволакивая ногу по траве — такая шелестящая нота в звуке шагов, я уже научилась его определять.
Он сломал ногу, когда носил какие-то тяжелые штуки из одного корпуса Академии в другой, он частенько таким занимался; со временем этот звук исчезнет, как исчезнет и хромота. Она уже исчезла, для того, кто не знает, что она была — она совсем незаметна; но я все еще слышу шелест…
Я думала, это часть проклятья, но, к счастью, нет. Он горбатый, нечеловечески сильный, упрямый — но не хромой.
Я кинула блокнот в корзинку для сбора трав, но не устремилась в лес, как Бонни. Учительница надиктовала нам в основном травы, растущие в пойме реки; к реке вела утоптанная дорога.
Мы шли по обочине, чтобы не попасть случайно под копыта какому-нибудь невнимательному гонцу — хотя какие гонцы на такой-то тропинке, да посреди ведьминской территории? Я просто высматривала на обочине те травы из списка, которые могли бы там расти. Так что шли мы не просто медленно, а очень-очень медленно.
Щиц подобрал где-то длинную палку, и теперь сбивал ей одуванчики. Вжих! Вжих! На ровных срезах выступает белый сок, белыми тучками взмывают в воздух семена и падают на землю лысые головки вперемешку с еще желтыми, незрелыми.
Я старалась на них не наступать. Цветы было жалко: так и представлялось, как они медленно вянут на весеннем солнце, лежат, растоптанные. Не мной — кем-нибудь, кому будет все равно.
— Перестань! — Сказала я строго, — Они же живые…
И осеклась.
Щиц поднял на меня насмешливый взгляд и медленно постучал себя по лбу согнутым пальцем.
— Живые, а?
Отвернулся и пошел вперед, картинно припадая на правую ногу. Мошенник, ничего она у него не болит, он уже даже начал путаться, на какую именно хромать: вот пару шагов прохромал на левую, вот вспомнил — поправился…
Вжик! Вжик!
Я покачала головой, но ничего больше не сказала: не ссориться же с ним из-за такой ерунды! И так в последнее время мы в какой-то бесконечной ссоре…
Да было ли такое, чтобы мы не были в ссоре? Когда я сделала Щица своим фамильяром, он стал от меня зависим; похоже, это его бесит куда сильнее, чем ноющий Элий, и мой бедный жених — всего лишь предлог, позволяющий ему выпускать свое раздражение на волю.
— Вот. — Мне протянули венок.
Венок у Щица вышел немного корявый, но цветы сияли маленькими солнышками — хоть и в разные стороны. Я невольно залюбовалась.
Мне никогда не дарили венков. Букеты дарили, а венки нет. Когда в городе мимо меня пробегала какая-нибудь девчонка, у которой на голове болталась такая вот корона, грозя сползти с оттопыренных ушей и превратиться в ожерелье, я невольно ловила себя на мысли, что тоже такой хочу.
Как Щиц угадал? Это жест примирения? Утешения?
— Как живые, да? А ты травинку потяни. — Посоветовал Щиц доброжелательно. — Во-о-он ту, которой я перевил.
— Зачем? — Спросила я, начиная подозревать, что это вовсе не эест примирения.
— Ты права. Так они красивые. Над травинкой я пошептал, так что они еще долго будут красивые, — Щиц пожал плечами: этот жест выглядел бы уморительно, если бы это был какой-нибудь незнакомый мне горбун, — раз красивые, то все равно, что мертвые, а? Главное, что со стороны неплохо смотрятся.
— Я…
Не понимала, на что он намекает. И снова чувствовала себя беспомощной. Надулась. Щиц — мой фамильяр, должен во всем меня поддерживать и помогать! Хотя бы пытаться! Я же его не силком в фамильяры тащила! Я не виновата, совершенно ни в чем перед ним не виновата! Перед Элием очень виновата, тут я спорить не буду; перед Бонни немножко; но перед ним я ничем не провинилась!
А он ведет себя хуже, чем просто злобный горбун: он отчитывает меня, как моя тетенька! У меня и без него одна уже есть!
Я фыркнула и нахлобучила венок на его лохматую голову.
— Ну и бери! Тоже мне…
Щиц осторожно поправил его, чтобы не сползал на лоб, и протянул палку. Ухмыльнулся — совсем уж противно!
— Ну что, собьете парочку, госпожа-а?
— Хам!
— Ведьма. — Хмыкнул Щиц и вжик!
Умчался далеко вперед. Ликует, наверное — последнее слово, как всегда, за ним!
Потому что он всегда лучше меня знает, тетенька-зануда номер два на мою голову.
Я вспомнила, что в общежитии его ждут закопченные котлы и расплылась в мечтательной улыбке.
Попляшет он у меня, попляшет! Раз уж решил играть в верного слугу, то пусть!
Как ни странно, после этой стычки мне даже стало чуточку легче.
А еще я на всякий случай стала рвать травы про запас, если была возможность. Если Бонни примет — я отдам.
В последний раз.
Никаких больше дьяволят на шенском, хватит. Я могла бы закрывать глаза на то, что она ничего не знает, и щадить ее чувства, я могла бы, наверное, как-то контролировать выражение своего лица, но это было бы притворством, которое ранило бы Бонни куда сильнее, чем простое признание очевидного факта: ее церковная школа не дала ей никакой базы, она в отстающих, и если продолжит страдать комплексом неполноценности вместо того, чтобы заняться делом, то так в них и останется, несмотря на свой магический талантище. И если я, ее подруга, никогда не буду смотреть на нее, как на безмозглую курицу, потому что отлично знаю, что голова у нее светлая, а чуйка такая, какой и у папенькиных дворняг отроду не было, то какая-нибудь Марка с удовольствием сделает из нее девочку для битья и насмешек, стоит мне только отвернуться.
Пожалуй, впервые ожидание того, что я смогу на кого-то наорать, успокаивало, а не заставляло нервничать; я наконец-то нашла выход из ситуации.
Иногда человеку просто необходим дружеский пинок.
Хоть это бывает и больно.
Моя математичка — зверь. Определенно зверь. Дело даже не в том, что именно она накладывала проклятье на Щица, и не в том, что большую часть времени она выглядит невинно, как будто только-только высунувшая из норки мышка, но стоит ее хоть чуточку разозлить, превращается в крысу настолько зубастую, что издалека слегка смахивает на заморского зверя крокодила; нет, совсем не в этом. Просто бывают на свете такие люди, которые на первый взгляд все такие светлые, доброжелательные и вообще немножко похожи на головку восхитительного козьего сыра, лежащего на ничем не примечательной дощечке. Но стоит на дощечку наступить и щелк! Тебе откусили голову.
