Мне сунули под нос стопку бумаг.
— Ч-что ээээ…
— Расчеты к заклятью, — сухо объяснила Онни, — это я заколдовала твоего фамильяра. И получила за это квартальную премию. Это своего рода шедевр, знаешшшь ли.
Шипение эхом отдалось в моих ушах. Мне даже показалось, что язык у моей учительницы раздвоенный. Почудилось, наверное.
— Заклинания для того и плетутся, чтобы их снимали. Иначе скушшшно, — продолжила Онни, — но насколько надо не уважать чужую работу, чтобы дергать за узлы интуитивно! Ненавижу этот метод! Если бы он не проснулся, ему бы и лицо перекосило, ясно?!
Она треснула бумагами о письменный стол.
— Ты в моей власти, понимаешшшь же? — Вдруг спросила она, и постучала заострившимся когтем по бумаге, — полностью в моей власти. Доложу директрисе — вылетишь тут же, и ни одного из твоих мальчиков тебе забрать не позволят.
Ни одного из моих мальчиков? Каких еще мальчиков? А-а-а… Что? Моих?
Я поняла, что неудержимо краснею.
— Я вовсе не…
— Да плевать. Прежде чем что-то снимать, будь добра, предоставь мне расчеты, яссссно?
— Я…
— Яссссно?!
— Да.
Никогда не видела, чтобы люди так быстро менялись в лице. Раз! И со мной снова милая женщина Онни.
— Вот и отлично. Завтра вечером придешь ко мне на допы.
— Но…
— Ясссно?!!
Ну вот, опять.
Я кивнула.
— И только посмей снова явиться на занятия для начинающих, — уже спокойно продолжила Онни, — если тетка будет против, я с ней поговорю, ты всегда можешь на меня положиться. Я ведь твоя учительница, — солнечно улыбнулась она, — я о тебе позабочусь. Ладненько?
— Похоже, у меня нет выхода, — брякнула я.
— Я не дам светлому уму похоронить себя в шенских закорючках, — фыркнула Онни, — и я же дала тебе неплохой стимул, а?
— Один вопрос, — меня несло, и я, недолго думая, выпалила первую же догадку, всплывшую в моей бедовой голове, — за что вы мою тетеньку ненавидите?
И попала ведь! Не так уж и плоха моя интуиция!
— О, я Акату просто обожаю, — похоже, в улыбке Онни мелькнули клыки? Надеюсь, показалось, — а больше всего я ее люблю, когда она мне обязана. А еще я не люблю, когда к моим заклинаниям тянутся кривыми ручонками, но ты же не сможешь не тянуться, я понимаю — сама такая была. Все, я занята… а, вот.
Мне на руки упала тяжеленная стопка тетрадей.
— Проверь до завтра контрольные. Я давала задания на дроби, ты справишься — тебе же явно нечем заняться? И только попробуй пририсовать подружке лишний балл, — опять эта демонова улыбка, боже!
Я поняла, что дрожу. Тряслась перед ней, как кролик перед удавом. Храбрость испарилась — как и дерзкие ответы. Я даже не спросила, достала ли она тогда мой черновик из мусорки: почуяла, что так мне придется проверять стопку раза в четыре выше.
Вот так и вышло, что я во второй раз прогуляла шенский.
И узнала, что математичка — милая женщина с безвольным подбородком и лучистыми морщинками вокруг глаз, — та еще змеюка подколодная. Змеюки же тоже звери, да?
Ну и что у нее терки с тетенькой. Я бы, может, и решила, что мне показалось, или что я ослышалась, если бы меня не перевели на углубленный шенский чуть ли не раньше, чем появились новые списки углубленной математики.
Впервые я была канатом, который перетягивали.
Не то чтобы мне это нравилось.
У меня не было выбора.
Глава 12
Иногда ты точно знаешь, что должна сделать.
Но не можешь, не можешь, не можешь — физически не можешь сделать то, что должна. И тебе хочется плакать, и биться эту невидимую стену грудью, но ты знаешь, что все, чего ты добьешься — это распухший нос и глаза-щелочки.
И ты просто плачешь, ожидая, пока тебя накроет приливная волна неизбежных последствий. И уже барахтаясь в них, захлебываясь понимаешь, что если бы ты все же заставила себя вступить в битву, то хотя бы не утонула бы так позорно.
Вот, что я чувствовала, когда думала об Элии. Я не должна была так поступать, мне стоило собрать мужество в кулак и поговорить с ним честно, но я этого не сделала.
И последствия легли на мои плечи тяжелым грузом.
Когда я возвращалась с уроков домой, точно зная, что там меня встретить насупленная Бонни и уйма домашки, я встретила Элия.
Мы постоянно встречались на этой тропинке, кажется, я даже дала себе зарок ходить другой дорогой, но стоило мне чуть-чуть задуматься, и ноги вели меня туда сами.
Навстречу неприятностям.
Навстречу человеку, мимо которого я ходила, склонив голову. Я не могла расправить плечи, потому что на них плотненько угнездилась вина.
Обычно мы просто расходились, но в этот раз он меня окликнул:
— Простите!
Для того, чтобы остановиться и обернуться, понадобились все мои душевные силы. Я набрала в грудь воздуха и буквально вытолкнула из глотки слово:
— …Что?
У Элия, всегда уверенного, мужественного Элия, человека, которого я ни разу не видела в помятом мундире, человека, следящего за собой внимательнее, чем иной шпион при дворе его величества, на мгновение стало такое выражение лица, как будто он потерявшийся мальчик, и понятия не имеет, что спросить у этой страшной тетеньки.
И я вспомнила, что он меня всего-то на пару лет старше, хоть и старается держаться, как взрослый состоявшийся мужчина, и так просто ему его годы не дашь, но, все же, он всего на пару лет старше, и…
Он быстро взял себя в руки, но я уже успела разглядеть эту его сторону, и меня по-настоящему потрясло это открытие. Потрясло настолько, что я даже смогла чуточку успокоиться — по крайней мере, достаточно, чтобы не покраснеть, не начать трястись и приготовиться с честью выдержать непростой диалог.
— Я видел, кхе-кхе-кхе, как ваша бабушка стояла под вашим окном…
Это было сказано с такой интонацией, что я поняла: он и сам себе не до конца верит.
Он напрягся, как будто ждал удара, насмешки, колкости — и именно колкость просилась ко мне на язык.
«Вы так всегда знакомитесь с девушками?»
«Может, вы и единорога видели?»
Но он, скорее всего, и правда видел единорога, и, если он работает в конюшне, даже убирал за ним вполне прозаический лошадиный навоз. В этой Академии невероятное становилось делом житейским, поэтому он вполне мог видеть мою покойную бабушку под окном.
Было бы глупо высмеять его за желание помочь… даже если он выдумал это лишь затем, чтобы со мной поговорить, не стоит высмеивать его за попытку.
