Это будет нетрудно. Я начинаю подумывать, что в Академию меня привезла совершенно чужая женщина, подменившая изученную до последней морщинки Акату где-нибудь на полпути.
— Да. — Кивнула тетенька.
Указала на свой сундук подошедшему слуге. Он вынырнул откуда-то из глубины леса на удивление быстро. Я даже не успела заметить, когда.
— Удачи!
Тетенька и слуга удалились — только скрипнула створка ворот. Они сами собой распахнулись перед тетенькой, и слуга почтительно пропустил ее вперед. Я помахала им вслед, чувствуя себя донельзя глупо.
А если передо мной они и не подумают открыться?
Свистеть я не умела, куда идти — тоже не знала. Кучер козырнул мне и взялся за поводья. Я хотела было попросить его помощи, но он сорвался с места — и только его и видели.
И я осталась одна.
Да еще и на затылок упала первая холодная капля.
Замечательно!
Да здравствует самостоятельная жизнь!
Хотела бы я начать ее не в глухом лесу и не в одиночестве…
— Эй! — Шикнул кто-то.
Я огляделась: передо мной были все те же ворота и дорожка к Академии, видневшаяся в зазорах между прутьями. За мной — пустынная дорога, вдали еще можно было различить клубы пыли от кареты.
— Эй, ты! Рыжая! — Позвали еще раз нетерпеливо. — Тащи сундук сюда, ну!
— К-куда?
— На территорию Академии! — Рявкнули из-за забора.
— А-а-а….
— Тащи, кому говорят!
Я попыталась приподнять сундук — не получилось. Из-за забора зашипели что-то не слишком лестное про идиота-Яльмеера, которому ренским языком объяснили, а он свалил; под этот нехитрый аккомпанемент думалось как-то проще. Все-таки я была не одна.
Я понятия не имела, почему нэй голос-за-оградой не мог из-за нее выйти, но в его ругательствах мне почудилось сочувствие.
Я изо всех сил пнула сундук в сторону ворот. Он сдвинулся, но что-то внутри угрожающе бзинькнуло, да и острый носок моей туфли перестал быть таким уж острым.
Пришлось толкать руками.
К счастью, ворота передо мной распахнулись. Стоило впихнуть сундук и самой протиснуться внутрь, и я наконец увидела, кто их все это время открывал. Он тоже появился из неоткуда. Раз! И перед тобой стоит человек.
Я даже хотела шагнуть назад: а вдруг снова пропадет? Но сдержалась.
Вот тетеньке достался нормальный слуга. Обычный неприметный человечек, посмотришь на него — через пять минут ничего не вспомнишь, кроме цвета камзола. А мне…
Он оказался чуть ниже меня. То есть, конечно, выпрямись он — стал бы выше на добрую голову. Но что-то гнуло его к земле. Наверное, та же сила, что и перекосила его плечи и искривила ноги.
Мне всегда было неловко смотреть на уродов. Даже подавая милостыню, я старалась не видеть лиц и рук. Если закрыть глаза, то можно не замечать чудовищной несправедливости природы.
Вот и сейчас я не смогла поднять глаз на его лицо.
— Налюбовалась? — Насмешливо спросил он меня. — Щиц, местный раб. Это кличка, если что. На самом деле я Гренчибальд Ладзински, заколдованный принц.
Зато голос приятный. Не писклявый тенорок, как у некоторых моих самых юных ухажеров, не скрипучий, не противный… Хоть и не низкий с хрипотцой, как у Элия — он много курил — но все равно, нормальный такой мужской голос. Как у здорового.
— Правда?! — С сочувствием спросила я.
Ведьмы, все-таки, страшные, жестокие существа. Разве можно так калечить человека! Мне не хотелось становиться одной из них. Я и раньше не горела особым желанием, но теперь я была бы готова лечь на землю и замолотить по ней ногами перед всем честным народом, если бы это только помогло отсюда уехать.
Увы, это было не так просто.
Я поежилась: задул холодный ветер, а я не взяла с собой накидки.
— Конечно нет. — Фыркнул Щиц, подхватывая сундук с такой легкостью, что не тащи я его досюда, решила бы, что он пуст. — Моя матушка — умная, чуткая, тонко чувствующая женщина с хорошим вкусом. Стала бы она называть своего красавца-сына Гренчибальдом, а?
— Ясно. — Вздохнула я.
Этот парень явно не хотел, чтобы его жалели. Отсюда и шуточки, и жизнерадостно-дружелюбный тон.
Некоторое время мы шли в неизвестном направлении по непонятной дороге в утомительном молчании. Мне надоело рассматривать вековые ели по сторонам и выискивать глазами белок, поэтому я спросила у своего попутчика:
— А откуда кличка? Это как у разбойников бывают, да?
Я бы в жизни не завела разговора со слугой. Но Щиц совершенно не слугу не походил. Не из-за уродства, а просто… слишком вольно он себя держал. Как равный.
— Это как у собаки. — Охотно отозвался Щиц. — Подзывать удобно.
Мне еще никогда не было так неловко. Я, кажется, покраснела до кончиков ушей.
— Ясно…
— Да ты старайся так, — фыркнул Щиц, — сейчас дойдем до общаги, я вещи занесу — и распрощаемся, больше моей кривой рожи и не увидишь.
— Я вовсе… — Было отчаянно стыдно.
Я заметила, что он слегка припадает на правую ногу. С каждым шагом все сильнее. Вряд ли он примет предложение передохнуть, но…
Продолжать отводить глаза будет как-то неправильно, вот что я подумала. Все-таки ни один нищий и прокаженный не заводил со мной приятельского разговора и не нес мой сундук. Ни один нищий не спасал от одиночества на заре моей самостоятельной жизни.
Я глубоко вздохнула, как перед прыжком в холодную воду, и наконец посмотрела на его лицо. Едва сдержала вздох облегчения: нормальное было лицо. Ни заячьей губы, ни косоглазия. Оно не было перекошено или обезображено ожогом или родимым пятном.
Щиц оказался чуть постарше меня. У него были умные серые глаза, самую чуточку чуть длинноватый нос и тонкие губы, искривленные в усмешке. Не писаный красавец, конечно, но и не урод тоже.
— Ну-ну. — Фыркнул он. — Платье вроде далеко-о-о не крестьянское, а краснеешь ну точь-в-точь селяночка в город в первый раз приехала. Бросай это дело: тут целый курятник отъявленных стерв, заклюют.
Общался он вольно. Слишком вольно для слуги, но слишком просто для человека благородного происхождения.
— А можно спросить?
— Ну?
— А что будет после… «общаги»?
— Заселишься. Может с соседкой… но, знаешь, я неплохо гадаю по крою платья и отделке сундука, и сейчас мой третий глаз подсказывает… Ну, пожалуй, поставлю единственный выходной на то, что тебя поселят одну в очень недурной комнате. А жаль.
— Почему?
— Подружка бы тебе очень пригодилась. — Фыркнул Щиц. — Никто не любит одиночек из недурных комнат. Ты хоть что-нибудь умеешь, а?
