Каркара вспорхнула мне на плечо и прежде, чем я успела эту тухлятину сбросить, поправила клювом выбившуюся из косы прядь.
Ну вот.
Придется голову мыть.
А Щиц болеет. Кто нам, спрашивается, воды притащит?
— Это была воображаемая корова, — пояснила Бонни терпеливо.
Она отмерла, распрямилась, уселась поудобнее.
— И все-таки? Если использовать, как аллюзию?
Каркара села на спинку стула и склонила голову на бок, уставившись на меня страшным алым глазом.
— Что, прости? — смутилась Бонни, — Я не…
— Как если я — корова.
— Понятия не имею. Ты же только вскрыла гнойник, — пожала плечами Бонни, — думаешь, это все? Там еще ку-у-уча. — И добавила поспешно, — И ты вовсе не корова, нет.
— Чего куча?
— «Вырастешь — поймешь», — процитировала Бонни, — это когда сестра долго вздыхает, смотрит вдаль, рыдает в подушку, пропадает ночами…
— И? Давай сразу концовку.
— Ну, на моей памяти — пара свадеб, три похода мамы или тети к знахарке за кое-чем… Оно так и называлась всегда, «кое-что», если что… И побеги из дома. Один удался, четыре — нет, — задумчиво перечислила Бонни, — я еще явно чего-то не поняла… Но ты же обойдешься без побегов, да?
Интересно, сколько у нее сестер? Она же никогда не делает в своих рассказах особого различия между родными и двоюродными-троюродными, сестры и сестры. Не удивлюсь, если у нее вся деревня — «сестры». В любом случае, уверена, у Бонни немало семейных баек. Только она их редко рассказывает. Интересно — это оттого, что она скучает, или наоборот — не хочет вспоминать?
Но про маму она всегда говорила с теплотой и уважением.
— Я — да. Наоборот, хочу, чтобы Элий вернулся к учебе и прекратил уже валять дурака, — нахмурилась я.
— И ты ему об этом сказала?
— Он не слушал.
Бонни фыркнула.
— Они никогда не слушают. Упрутся и все. Особенно такие, как Элий.
Я задумалась. Спросила осторожно:
— Такие, как Элий? Похоже, ты неплохо его разузнала, а?
Бонни замялась.
— Вроде того. Мы болтали пару… тройку? Раз. В основном о тебе. Ну я и подумала, что он из этих, — она небрежно повертела пальцем у виска, — зацикленных.
— Зацикленных? — я непроизвольно повторила жест.
— Ну да. Которые упираются и прут, прут, прут. Тут только ждать, пока перещелкнет, — авторитетно заявила Бонни.
Да уж.
Даже жаль, что у меня никогда не было старшей сестры. Пусть бы и двоюродной. Иначе тоже могла бы поучать в таком тоне, старательно копируя чужие слова и интонации.
Но… мне и правда стало легче. Наверное, потому, что я больше не чувствовала себя сбитой с толку. Я завидовала семье Бонни.
Завидовать я привыкла и чувствовала себя куда увереннее. Как рыба в воде.
Похоже, зависть — это моя стихия. По крайней мере, такой уж я всегда была… и вряд ли сильно изменилась.
В Академии таких чудес не случается, здешняя магия — иного рода. А жаль.
Хотя случаются вещи даже удивительнее.
Только не со мной.
С тетенькой.
С тех пор, как тетенька сдала меня на попечение другим ведьмам, я почти ничего о ней не слышала. В основном потому, что не хотела слушать.
Все-таки Академия — это маленькое замкнутое женское сообщество. Слухи здесь разлетаются мгновенно, а родиться могут из ничего. Каждый тоскливый взгляд кем-нибудь обязательно будет замечен, проанализирован и разложен по полочкам. Каждому жесту — приписан иной, тайный смысл. Даже если ты просто стираешь с доски мел или подметаешь класс, сплетницам будет, что об этом сказать.
Моя тетенька всегда вела себя сухо, сдержанно и никогда не давала воли эмоциям. Учила строго, могла и высмеять ненароком, но это не были покровительственные шуточки Онни, тот, кого она не любила, на ее уроках чаще плакал.
Тетенька была воплощением старой девы, ненавистной сушеной рыбы-училки, и если мне о ней злословить не давали наши дряблые родственные узы и какое-никакое уважение, то та же Марка с удовольствием развлекала себя и подружек фантазиями на вольные темы. У тетеньки не было не только мужа, но и магии, что придавало сплетням о ней перчинки.
Но я не общалась почти ни с кем, кроме Бонни. Мне хватало того, что Марка вечно спрашивала, заставляю ли я Щица себя целовать, когда мне совсем одиноко, и не надеюсь ли, что он вдруг превратится в прекрасного и страстного колдуна, а другие если и молчали, но очень заинтересованно смотрели, так что я могла прочесть этот же вопрос, намалеванный огромными яркими буквами на их глупых озабоченных личиках.
Хотелось не общаться с ними, а кого-нибудь придушить. Да и Щиц не собачка, чтобы о нем такое говорили. И уж точно не виноват в своем уродстве. Смеяться над чужим проклятьем — крысиное дело, и я надеялась, что когда-нибудь Марке ее слова вернутся бумерангом.
Но заставить ее умолкнуть я не могла. В общем, я проиграла Марке в этой войне, и проиграла с треском. Есть в ней что-то такое… она умеет увлекать людей за собой.
Наверное, с этим надо родиться.
Я вот умею только людей отпугивать.
Как и моя тетенька.
Тоже, наверное, семейное.
Несколько дней затишья — без снов, без Элия, зато с быстро вставшим на ноги Щицем — он, оказывается, в тот день просто чем-то отравился и провел день в обнимку с медным тазиком, — и я, наконец, немного отвлеклась от собственных проблем и начала воспринимать окружающий мир.
И тогда-то до меня и дошла сплетня.
Случайно, конечно. Мы с Бонни и Щицем сидели в столовой, а за соседним столиком шептались какие-то девчонки. Я знала их в лицо, но не была знакома, какие-то старшекурсницы.
И обсуждали они тетеньку.
Точнее то, что позавчера ее видели с каким-то сопляком-колдуном. Они разговаривали.
Это «разговаривали» было произнесено с таинственным придыханием и многозначительным глазозакатыванием. «Разгова-а-аривали».
Честно говоря, в нашей женской Академии вечерами можно было встретить немало парней-колдунов. Соседи, как-никак, у нас с их Высшей Школой Колдовства общий забор. Волшебный.
Каждый год лучшие умы преподавательского состава обоих учебных заведений заколдовывают его так, чтобы через него нельзя было перелезть.
Каждый год самые отвязные студиозусы обоих полов проделывают в нем дыры.
Впрочем, кроме свиданок у парней есть и другая, легальная причина заходить к нам уже через ворота: они берут уроки.
Традиционно языковая кафедра сильнее у нас, их же преподаватели некромантии влегкую делают наших заплесневелых древних ведьм, которые только и могут, что продлевать свое существование и занимать место, которое так жаждут получить все тамошние лаборантки, лучшие из которых в свое время брали частные уроки у колдунов. Я могу долго сравнивать, но итог получается один: почти все старшекурсники мотаются между Школой и Академией, как однажды выразилась Бонни, аки собаки бешеные.
