Петух или курица?
С чего я решила, что это вообще сработает?
Папенька никогда не говорил мне, что правила следует нарушать, но никогда не говорил и обратного. Никогда не делился со мной отношением к правилам неписанным, но всем отлично известным. Правила вдалбливала в мою головку тетенька.
А папенька…
Он просто делал то, что работало. И если уж начинал — больше не колебался. И если на его пути вставали какие-то там правила… он их просто обходил.
Вот чему я научилась.
— Банка с монетами, — сказала я, — она же стала учебником? Учебником, который попался Бонни на глаза?
Я хотела знать.
Так просто Бонни бы его не выдали. Это углубленный курс, явно не для начинающих.
— Это были не просто монеты, лоботряска, — поморщилась бабушка, — это монеты мертвецов. Как бы иначе Жершер их передал?
Я прижала руку ко рту, стараясь сдержать подступившую тошноту.
— Дед Жешек вскрывал могилы, чтобы забрать монеты?! — воскликнула я, — А чем же тогда они платили, чтобы уйти?
— Какое мне дело? — удивилась бабушка, — Может, они и застряли. Но Жершер ничего не вскрывал. Я сама забирала их на той стороне. Жершер всего лишь… дал мне знать, что в Академии появилась моя внучка, за что я ему благодарна. Как думаешь, ему понравится в теле Щица?
Пластичные вещи «с той стороны», которые легко превращаются в другие вещи… Вспомнилось, как менялся в руках у Щица многострадальный маковый бутон. Может, та сторона не так уж далеко от этого макового поля? Где я на самом деле?
И где застряли все те мертвецы, которых обобрала бабушка?
И доживу ли я до их кровной мести?
И…
Неужели я первая?
— С чего вдруг…
— Вы связаны. Было мое, стало твое. Дело недолгое, — перебила бабушка, — что-то я заболталась. Это…
— Тетенька, — перебила я, — тетенька! Тетенька, она же… Ничего не знает?
— Аката? — вскинула аккуратно выщипанные брови бабушка, — Аката… Мы с ней сыграли в ничью. Аката… ничего не помнит.
— Тетенька… потеряла силу из-за тебя, да?
Бабушка улыбнулась, тепло и жутко.
— Да.
— Ты отобрала у нее любимое дело!
— Она все равно ничего в нем не смыслила, — презрительно фыркнула бабушка, — так вот, у тебя в руках…
— И ты убила маму! — взвизгнула я, окончательно потеряв самообладание.
Наконец-то у меня было, кого обвинить.
Я не знала маму, она всегда была для меня… просто словами, просто воспоминаниями, просто… но я хотела бы ее знать, так отчаянно хотела! Так хотела, чтобы были не просто чужие слова и воспоминания, а настоящая теплая мама!
И я чуть не набросилась на Алиту с кулаками, мне очень хотелось наброситься и бить, бить, бить ее по груди, в нос, в шею ребром ладони — как учил однажды Щиц, правда Бонни, а не меня.
— С чего бы? Она просто была слаба здоровьем, о чем я предупреждала Аферия. Но он уперся… влюбился мальчик, мать ему уже и не указ была. И папаша его поддержал, так что я могла поделать? О, я пыталась, но до свадьбы. Роды подорвали ее здоровье, так что если и искать тут убийцу, — Алита все продолжала улыбаться, и больше всего на свете мне захотелось вдруг стереть эту улыбку с ее лица, — то это ты, милая моя внученька. А теперь прекрати кочевряжиться, милая внученька, я ответила на все твои вопросы, кроме самого важного. Это курица, милая.
Папенька ненавидел проигрывать.
Такая… мальчишеская черта.
Вот, наверное, чем меня так зацепил в свое время Элий — он тоже не умел. И я много дров наломала, прежде чем поняла, что это не самая положительная черта характера, которую уж точно не стоит искать в будущем муже.
Папенька научил меня многим играм; и я очень редко могла его обставить. Но не в «петуха или курицу». Я ведь всегда угадывала.
Всегда.
Сколько их было, этих мелких и незаметных признаков, которые все вместе так и вопили тетеньке, что я ведьма? И я бы и сама догадалась, если бы хоть раз задумалась об этой возможности, но это казалось таким… сказочным. Оглядываясь назад, я понимаю, что мои постоянные выигрыши можно причислить к таким признакам. Я просто знала, какой ответ верный.
И папенька… помню, он весь раскраснелся, стирал пот со лба. То ли тому виной была летняя жара, то ли я сама. Он срывал цветок за цветком — но я все равно угадывала, ни одной ошибки!
Цветок за цветком, цветок за цветком… пока он не сказал раздраженно, по-детски обиженно выпятив губу:
— А вот и не курица! Это просто мак, и все. Цветок такой. Глу-у-упая!
И я тоже выпятила губу, повторяя его слова.
Все-таки я папенькина дочка.
Алиту перекосило.
— Да как ты! Это не честно! — взвизгнула она, — Это курица!
— Это цветок! Цветок-цветок-цветок! — я затопала ногами, и, повинуясь мне, маки начали расти, оплетая Алитины ноги, — Это ты жульничаешь, ясно? Ты не угадала! Убирайся!
Алите, которая рвалась вцепиться мне в волосы, было на первый взгляд лет семь, но и я потеряла в этой борьбе лет десять.
Я стояла неподвижно, и маки стали большие-большие, мне по грудь. Стебли оплетали Алитино тело, но трещали, рвались, и я слабела с каждым погибшим цветком.
И я понимала, что надолго меня не хватит. Еще немного, и я уже не смогу удерживать вопящего призрака… что же, это и будет ничья?
Алита вырвется, вырвет мне когтями глаза, ослепляя, и я больше не смогу увидеть это место; завизжит так, что я оглохну, и я больше не смогу услышать, как шелестят на ветру маки; сожрет мое тело, чтобы стать сильнее, и я больше не смогу здесь воплотиться…
Разве не этого я хотела, когда карета мчалась к Академии?
Все станет так просто, когда я потеряю силу.
Это будет похоже на ничью, но я только выиграю, верно?
Я зажмурилась, когда лопнул последний стебель; летящая ко мне Алита больше не была похожа на человека, и не была похожа на призрак, и не была даже зверем: это была чистая тьма, это была ненависть, это была голодная злоба. У нее остались когти, зубы и глаза, горящие, залитые кровью; а больше ничего.
И тут меня, маленькую, испуганную девочку, подхватили теплые руки.
Щиц заслонил меня, как мать защищает младенца, подставляя свою спину. И Алита вдруг остановилась, зарыскала, не в силах его разглядеть, и не в силах увидеть меня в его руках.
— Как ты…
— Маркарет сразу же побежала к твоей тетке, а та оторвала тайе Онни от лекции. Тс-с-с.
Тетенька поверила.
Тетенька поверила!
