В этот миг палатка являла собой зрелище страшного хаоса. Аженор, которого стерегли плохо, одним рывком отбросил охранявших его солдат и присоединился к Бертрану. Энрике перегрыз зубами последнюю веревку, которой были связаны его руки.
Мотриль, дон Педро и мавры выстроились угрожающим клином.
Аисса просунула голову между шторами носилок и, позабыв обо всем на свете, кроме своего возлюбленного, кричала: «Держитесь, мой повелитель! Смелее!»
А Каверлэ ушел, уведя с собой англичан и стремясь как можно дольше сохранять нейтралитет; правда, опасаясь быть застигнутым врасплох, он приказал протрубить сигнал седлать коней.
И начался бой. Стрелы из луков и арбалетов, свинцовые шары, выпускаемые из пращей, засвистели в воздухе и градом посыпались на трех рыцарей, когда неожиданно раздался громкий рев и группа всадников ворвалась в палатку, рубя, круша, давя все на своем пути и поднимая вихри пыли, которые ослепили самых яростных бойцов.
По крикам «Геклен! Геклен!» нетрудно было узнать бретонцев, ведомых Вилланом Заикой, неразлучным другом Бертрана, которого он поставил у ограды лагеря, отдав приказ атаковать лишь тогда, когда тот услышит клич «За Богоматерь Гекленскую!»
Несколько минут странная неразбериха царила в этой распоротой, разрубленной, растоптанной палатке; на несколько минут друзья и враги смешались, сплелись, ничего не видя; потом пыль рассеялась, и при первых лучах солнца, встающего из-за Кастильских гор, стало ясно, что поле боя осталось за бретонцами. Дон Педро, Мотриль, Аисса и мавры растаяли как видение. Сраженные палицами и мечами, на земле валялось несколько мавров, умиравших в лужах собственной крови; они словно служили доказательством, что бретонцы сражались отнюдь не с армией быстрых призраков.
Прежде всех исчезновение дона Педро и мавров обнаружил Аженор; он вскочил на первого попавшегося коня и, не заметив, что тот ранен, погнал его к ближайшей горке, откуда можно было осмотреть равнину. Взлетев на горку, он увидел пять арабских скакунов, которые приближались к лесу; в голубоватой утренней дымке Аженор разглядел белую шерстяную накидку и развевающийся капюшон Аиссы. Не беспокоясь о том, скачет ли кто-нибудь за ним, в безумном порыве надежды Аженор пустил своего коня в погоню, но через несколько метров конь пал, чтобы уже больше не подняться.
Молодой человек вернулся к носилкам — они были пусты, и он нашел внутри лишь букет роз, влажных от слез Аиссы.
На границе лагеря в боевом порядке выстроилась вся английская кавалерия, ожидая боевого сигнала Каверлэ. Капитан так умело расположил своих воинов, что они взяли бретонцев в кольцо.
Бертран сразу же понял, что цель этого маневра Каверлэ — отрезать ему путь к отступлению.
Каверлэ выехал вперед.
— Мессир Бертран, — сказал он, — чтобы доказать вам, что мы честные боевые товарищи, мы пропустим вас, и вы сможете вернуться в свой лагерь: вы сами убедитесь, что англичане верны слову и уважают рыцарей короля Франции.
Тем временем Бертран, молчаливый и спокойный, как будто ничего особенного и не произошло, снова сел на коня и принял из рук оруженосца копье.
Он огляделся вокруг себя и увидел, что Аженор сделал то же самое.
Все бретонцы в боевом строю стояли за его спиной, приготовившись к атаке.
— Господин англичанин, — ответил Бертран, — вы мошенник, и, будь у меня больше сил, я повесил бы вас вон на том каштане.
— Хо-хо, мессир коннетабль, — сказал Каверлэ, — сами поберегитесь! А то вы вынудите меня взять вас в плен именем принца Уэльского.
— Вот как? — спросил Дюгеклен.
Каверлэ понял угрозу, прозвучавшую в насмешливом тоне коннетабля, и повернулся к своим воинам.
— Сомкнуть ряды! — приказал он солдатам, которые сблизились и образовали перед бретонцами железную стену.
— Чада мои! — обратился Бертран к своим храбрецам. — Приближается время обеда, а наши палатки стоят вон там, поехали же домой.
И он так сильно пришпорил коня, что Каверлэ едва успел отпрыгнуть в сторону, пропуская железный ураган, который несся прямо на него.
Действительно, за Бертраном с неудержимой силой бретонцы бросились вперед во главе с Аженором. Энрике де Трастамаре почти против своей воли оказался в центре маленького отряда.
В ту эпоху, благодаря умению обращаться с оружием и физической силе, один человек стоил двадцати. Бертран так ловко направил свое копье, что поднял на воздух англичанина, который очутился перед ним. Когда была пробита эта первая брешь, стали слышны громкий треск ломающихся копий, крики раненых, глухие удары, наносимые железными палицами, ржание искалеченных в стычке коней.
Обернувшись, Каверлэ увидел широкую окровавленную просеку, а дальше, шагах в пятистах позади, — бретонцев, легко, в стройном порядке мчавшихся галопом, словно они пересекали поле зрелых хлебов.
— Я же давал себе зарок, — бормотал он, покачивая головой, — не связываться с этими скотами. К черту болтовню фанфаронов! Я потерял в этом деле, по крайней мере, дюжину коней и четверо солдат, не считая — о, что я за невезучий человек! — выкупа за короля. Ладно, господа, придется отсюда убираться. С этого часа мы — кастильцы. Поднимайте другое знамя.
И английский наемник в тот же день снял лагерь и выступил в поход, чтобы присоединиться к дону Педро.
VIII. ПОЛИТИКА МЕССИРА БЕРТРАНА ДЮГЕКЛЕНА
Уже несколько часов бретонцы и граф де Трастамаре вместе с Молеоном были вне опасности, и Аженор давно потерял из виду белую точку (она скрылась в складках высившейся на горизонте горной гряды), которая, убегая от него по равнине, залитой дневным ослепительным солнцем, уносила с собой все — его любовь, радость, надежды.
Впрочем, различные персонажи этой повести — казалось, случай, на радость себе, собрал их всех вместе в обрамлении великолепного пейзажа, который созерцал Аженор, — представляли собой довольно колоритное зрелище.
На одном из склонов гор, до которых белая точка домчалась быстрее летящего орла, вновь показалась маленькая группа беглецов; можно было отчетливо разглядеть три пятна: красный плащ Мотриля, белую накидку Аиссы и позолоченный шлем дона Педро, искрящийся под лучами солнца.
В пространстве среднего плана картины по горной дороге двигалось войско Каверлэ, вновь построившееся боевым порядком. Первые всадники уже углубились в лес, простиравшийся у подножья гор.
На переднем плане можно было видеть Энрике де Трастамаре; пустив свою лошадь пастись на лугу, он, прислонившись спиной к густым зарослям дрока, время от времени со страдальческим изумлением рассматривал свои запястья, до крови натертые веревками. Только эти следы жуткой сцены, разыгравшейся в палатке Каверлэ, доказывали ему, что всего два часа назад дон Педро еще был в его власти, а фортуна, на миг улыбнувшись, почти мгновенно низвергнула его с вершины преждевременного успеха на самое дно пропасти безвестности и бессилия.
