— Давно ли воюешь?
— С июня сорок первого.
— Неплохо, — кивнул Васильев.
А утром, после завтрака, на околице села перед строем расстреляли блатного по фамилии Забралов. Во время атаки он бросил оружие и был пойман на второй линии обороны.
Наступление по всему фронту продолжалось.
Штрафная рота приняла новое пополнение и в составе 13-й армии под командованием генерала Пухова двигалась на запад.
После форсирования Днепра Тим снова отличился, подорвав гранатами вражеский дот и получив при этом легкое ранение. Как результат, его реабилитировали, восстановили в звании, а еще предложили остаться в роте заместителем командира взвода.
— Ты парень лихой, у нас тебе самое место, — сказал теперь уже капитан Васильев в присутствии командира полка.
Воронов дал согласие.
К началу сорок пятого он уже был лейтенантом и командиром взвода, имея два ордена Красной Звезды, а за месяц до начала Сандомирской операции ему вручили медаль «За отвагу».
Ею, тогда еще старшина первой статьи Воронов, был награжден за воздушные десанты в тыл врага в самом начале войны, награда нашла героя.
В боях на Сандомирском плацдарме у Тима случилась встреча, по одному из принципов переменного контингента, «Бог не фраер, он все видит».
Рота капитана Васильева была сведена с офицерским батальоном, получившим название сводного, который выдвинули на один из основных участков наступления.
За сутки до его начала Тима с другими офицерами вызвали к комбату для постановки боевой задачи. А когда он вместе с ротным и еще тремя взводными возвращался по заснеженному лесу назад, заметил у одного из костров, где грелся переменный состав, знакомое лицо, врезавшееся в память.
— Я, Петрович, чуть задержусь, — не веря своим глазам, сказал Воронов.
— Что, земляка встретил? — хмыкнул ротный. — Бывает.
Когда офицер подошел к сидевшим у потрескивающего огня, все встали.
— Ну, здорово, капитан Винник, — обратился Тим к крайнему, в замызганной солдатской шапке и ватнике. — Вот и встретились.
— Здравия желаю, товарищ лейтенант, — вздрогнул тот, — я вас не знаю.
— Отойдем, — недобро улыбнулся Тим, — я напомню.
Когда сделав десяток шагов в сторону, они остановились у высокой сосны, Воронов, вынув из кармана папиросу, закурил и пару раз глубоко затянулся.
— Госпиталь в Ярославле, ты особист при нем, а я изменник Родины.
В глазах Винника метнулся страх, задрожали губы.
— Узнал, гад, — выдул из ноздрей дым Тим и врезал бывшему чекисту по морде. Тот рухнул в снег, прикрыл голову рукой и тонко завыл.
— Эй, лейтенант, ты чего?! — заспешил к нему рослый сержант. — Я замкомвзвода Варава, а это мой солдат. В чем дело?
— Из-за этой твари в сорок третьем я получил расстрел, — кивнул на лежавшего Тим. — А теперь вот встретил здесь, есть в мире правда.
— Вон оно что, — нахмурился сержант. — Встать и быстро на место!
Когда тот, косолапя валенками, побрел к костру, откуда на них хмуро взирали штрафники, сержант наклонился к Тиму:
— Я бывший майор, сам был под расстрелом. Понимаю.
Затем был трехнедельный кровавый бой, в котором полег почти весь сводный батальон, в том числе и Винник.
Победу Тим встретил в Берлине.
А когда наступил август, демобилизованный лейтенант следовал воинским эшелоном в Россию.
На стыках гремели вагоны, в открытые окна рвался ветер, паровоз оглашал затихшие поля победным ревом.
Через неделю, одуревший от пересадок и станционной суеты (все куда-то ехали и перемещались), лейтенант добрался до Ростова, от которого мало чего осталось.
Вокзал превратился в груду развалин, мост через Дон был взорван, и с его искореженных пролетов мальчишки удили рыбу, а все видимое вокруг представляло хаос из битого кирпича, бетона да сгоревших зданий, густо покрытых копотью.
— Наворотили, сволочи, — поиграл желваками Тим и стал проталкиваться с перрона к выходу в город.
Чуть позже он шагал по разбитой улице с остовами домов в сторону центра. Там сохранилось несколько административных зданий и шел разбор завалов.
В подъезжающие самосвалы немецкие военнопленные, орудуя кирками и лопатами, загружали битый кирпич со щебнем, покореженные балки и другой хлам.
Их охраняли запыленные автоматчики, с коричневыми от загара лицами.
— Слышь, браток, — подошел Тим к одной из груженых машин, у которой водитель в гимнастерке без погон, залив в радиатор воды, закрывал крышку капота. — Ты, случайно, не в сторону Солдатской слободы?
— Чуть ближе.
— Подбросишь?
— Нет вопросов.
Через несколько минут, тяжело переваливаясь на рытвинах и объезжая старые воронки, грузовик порулил среди развалин.
— Тебе здесь, лейтенант, — сказал водитель, остановившись на окраине.
Выйдя из кабины, Тим поблагодарил его, взял в руки чемодан и огляделся.
Эта часть города пострадала чуть меньше.
Среди развалин там и сям виднелись уцелевшие двух- и трехэтажные здания, а на поднимавшейся вверх улице сохранились часть брусчатки и аллея старых лип, где изредка появлялись люди.
Миновав аллею, Тим вышел на поросший бурьяном пустырь, изрезанный старыми окопами, за которым открывалась Солдатская слобода и под солнцем синел Дон, не тронутый войною.
Здесь, на пригорке, он опустил наземь чемодан, сел на него и закурил, чувствуя, как учащенно бьется сердце.
Встретят ли его родные? Или их уже давно нет на свете?
Потом, заплевав окурок, встал, оправил гимнастерку и решительно зашагал вниз.
Улицы Донской, на которой жила семья Вороновых, как таковой не было.
Остались одичавшие сады, десяток полуразрушенных домов и длинная череда остовов печных труб, словно памятники.
Ускоряя шаг и бледнея, Тим направился к родительской усадьбе с остатками ограды, за которой виднелась руина куреня, построенного еще дедом.
— Как же так? — прошептал он и внезапно учуял запах дыма.
Из-за развалин, едва различимо, в небо поднималась тонкая струйка. А затем Тим разглядел чуть приметную, ведущую туда с дороги тропинку.
На усадьбе кто-то жил. Офицер вбежал в проем калитки.
С тыла куреня, у остатков каменной стены, на призьбе сидел ссутулившись дед Никита и что-то помешивал деревянной ложкой в котелке, висящем на таганке, под которым потрескивал небольшой костерок из бурьяна и щепок.
— Дедусь, — тихо позвал внук, опуская на траву чемодан.
