Он пытался кормить ее насильно, отдавал свою порцию, но она отворачивалась. Как он сможет жить без нее? Он все перенес – и гибель мира, и потерю родителей, но ее смерть его доконает. Ее лицо осунулось, тусклые волосы слиплись, ей было, видно, уже безразлично, как она выглядит. Михаил старался держать себя в руках, говорил с ней наигранно-бодрым голосом, и лишь когда она не могла его видеть, с лица его сползала натянутая улыбка.
Он потерял счет дням, тем более что на станции день переходил в ночь почти незаметно. Постепенно организовали освещение благодаря генератору. Вроде бы жизнь налаживалась, но какая же убогая. И Ланка, как ни странно, еще держалась, хотя ее иной раз прямо-таки наизнанку выворачивало, и люди брезгливо сторонились ее. Михаилу стоило большого труда убедить остальных, что сестра не заразна, что, скорее всего, она схватила дозу. Но у него-то подобных симптомов не наблюдалось – может, ему просто меньше досталось той водицы?
Люди, раньше старавшиеся сбиться в кучу, теперь, придя в себя, как могли отгораживались друг от друга – хоть ширмой, хоть занавеской. Кажется, в это время и появились на станции первые палатки, счастливые обладатели которых могли наслаждаться подобием уюта и уединения. Михаилу как врачу тоже выделили палатку – пусть старенькую, но он был рад и тому. Появилась возможность укрыть сводную сестру от посторонних недобрых глаз.
И вдруг, спустя примерно месяца полтора, тошнота у Ланки прекратилась. Словно бы услышаны были его молитвы, а может, его усилия ее спасли. Она как будто волшебным образом выздоровела. К этому времени люди на станции успели уже друг к другу присмотреться, постепенно складывалась новая иерархия. Кто-то принялся руководить, кто-то послушно выполнял указания. Кто-то даже пытался спорить, но таких быстро затыкали, грозя изгнанием. Парочку особо строптивых и впрямь выгнали со станции. Михаила не трогали – он доказал, что может быть полезен. А вот на Ланку косились. Особенно одна из женщин, Алла, быстро сориентировавшаяся и старавшаяся выслужиться перед новым начальством. Была она бабой простой и неумной, но хитрости ей было не занимать. Она лебезила перед сильными и покрикивала на смирных. Попыталась как-то прикрикнуть и на Ланку, бесцеремонно заглянув к ним в палатку:
– Сегодня – твоя очередь по кухне дежурить. Давай, ноги в руки – и вперед.
Ланка даже головы в ее сторону не повернула, чем непомерно ее разозлила.
– Ишь, разлеглась, как барыня. А кто за тебя работать будет? Тунеядцев здесь не надо – можешь в два счета со станции вылететь. Кое-кого уже выгнали – дышать свободней стало.
– Не трогай ее, она больна, – вступился за Ланку Михаил.
– Не больна, а беременна, это разные вещи, – ехидно парировала Алла. – От этого еще никто не умирал. Не она первая, не она последняя.
Ланка отвернулась и разрыдалась, Михаил принялся ее утешать. Вредная баба, покричав еще и так ничего и не добившись, ушла куда-то – возможно, жаловаться начальству. А Михаил задумался, пораженный открывшейся ему истиной и своей слепотой. Ну ладно, допустим, он хоть и врач, но не по женской части. Но как ей удалось все скрыть от него? Как он проворонил Ланкиного сердечного друга? Он стиснул зубы, кулаки сжались сами собой. Кто это был – один из его знакомых? Почему она держала все в такой тайне? Впрочем, это-то понятно – его боялась. Она ведь знала, как сводный брат относится к ней. Не из-за этого ли она травилась? А может, Ланка не считала происшедшее поводом для знакомства и никаких серьезных отношений не было – так, эпизод. Да нет, что за глупости? В чем он подозревает сестру? Она – серьезная, впечатлительная девочка, какой-то мерзавец заморочил ей голову. Видимо, у нее просто крышу снесло. Наверняка это было первое ее сильное чувство – жаль, что не к нему. Он сам виноват, что не сумел стать для нее единственным. Увлеклась каким-нибудь ярким харизматичным гадом – в ее возрасте это естественно, внешнюю эффектность предпочитают надежности и стабильности. Интересно, тетя Соня знала? И не по этой ли причине планировался отъезд в Питер? Хотя избавиться от ребенка можно было и в Москве. А хотела ли она избавляться? Что она вообще думает? И где он теперь, этот тип? Впрочем, наверняка сгинул где-нибудь. И без толку уже злиться на него – ему-то пришлось хуже, а вот они пока живы, пусть это и с трудом можно назвать жизнью.
Хотела она детей или нет, но теперь ей по-любому придется рожать. Избавляться от ребенка на таком сроке рискованно, даже если бы они обратились в хорошую клинику. А теперь и обратиться некуда – лекарств почти нет, инструментов тоже. Эта мысль не вызвала у него ужаса, он только подумал, что в новой жизни и взрослым-то тяжело, а каково будет ребенку? Он сразу решил признать младенца своим. Не учел лишь того, что когда проводили перепись населения станции, чтобы выдать людям хоть какие-то документы, назвался Ланкиным сводным братом. Что сводный, быстро забыли, что брат – запомнили. И когда Ланкино положение уже невозможно было скрывать, по станции поползли пересуды. Особенно злорадствовала Алла.
– Между прочим, когда брат живет с сестрой, у них рождаются дети с хвостами, – заявила как-то она. – Из-за таких, как вы, все и случилось. Кара нас всех постигла. Чтоб вам сдохнуть!
Откуда она это взяла? Михаил мог бы прочесть ей лекцию о родственных браках, о генетике, о вырождении, но не видел смысла. Тем более он-то знал, что на самом деле малыш никакого отношения к нему не имеет. А дело дошло уже чуть ли не до руководства. Михаил удивился – вроде не так уж много времени прошло с того момента, как прежняя жизнь рухнула, а из людей уже поперло такое… Впрочем, может, это всегда сидело внутри у большинства из них, просто до поры до времени было загнано внутрь, а теперь вот и полезло наружу.
Начальник станции, слегка помявшись, сказал:
– Ты это… Не подумай, что я против тебя что-то имею. Но лучше бы ты свою сестру отправил куда-нибудь. Люди всякое болтают… Сам знаешь, обстановка и так нервная, а тут еще вы на мою голову.
– Куда я ее отправлю? У нее здесь никого, кроме меня, нет. Дай ей родить спокойно, а потом мы уйдем, – предложил Михаил.
– Ты пойми, я против тебя ничего не имею. Ты – лекарь. Человек полезный. А она как-то особняком держится. Помогать не хочет, никакой пользы от нее, – вздохнул тот. – Да еще, говорят, колдует.
Михаил, решив, что ослышался, впился глазами в лицо начальника.
– Чего?
Тот смутился.
– Да ведь не я же это говорю. Но бабы-то наши беспокоятся. Говорят, она камни и кости какие-то перед собой раскладывает и бормочет непонятное. Кто-то уже решил – мол, воду отравить хочет.
– Вода здесь и так хреновая, – сказал Михаил. – Ладно – женщины, хотя двадцать первый век на дворе, странно, что еще кто-то в такие бредни верит. Но вы-то, взрослый человек.
– А я и не верю, – отводя глаза, сказал начальник. – Но сам посуди, что мне с бабами оголтелыми делать? Уже предлагали наверх ее выгнать, пусть там своим колдовством занимается. Мол, раз она – ведьма, то ей и радиация нипочем. Но я же не зверь какой, понимаю. Долго ей еще осталось? Когда рожать-то ей?
