– Ну вот, теперь я еще и людей должен выделять на охрану этой непутевой, – озлился начальник. – Что-то слишком много с вами хлопот. К тебе вопросов нет, ты станции конкретную пользу приносишь. А ее здесь только из-за тебя терпят. И то, чувствую, скоро конец придет народному терпению.
– Но это же глупость какая-то. Суеверие, – вспылил Михаил. – Вы что, будете слушать невежественных баб?
– Суеверие или нет, а я так думаю – бог шельму метит, – изрек начальник. – Нам тут жить, потому с людьми надо считаться. И прошу я тебя, лекарь, вот оправится она чуть-чуть – и ступайте с ней куда-нибудь. Ты-то можешь всегда вернуться, тебя мы знаем и примем. Но без нее. И без этого ее хвостатого… Я все понимаю, – примирительно поднял он руку, заметив выражение лица Михаила. – Ребенок, конечно, не виноват. Но и ты меня пойми – мне и так нелегко, постоянно голова болит о том, чтобы прокормить такую уйму народа. И так все нервные, только и смотрят, на ком зло сорвать. И если в ближайшее время кто-нибудь из сталкеров не вернется с вылазки или придет без добычи, как бы они не подумали, что причиной тому – твоя сестра или кто она тебе, и маленький уродец. Попадется она им под горячую руку – потом, может, и жалеть будут, а дело уже сделано. Так что, за ради бога, уведи ее побыстрей отсюда куда-нибудь.
– Ладно. Подумаю, – вздохнул Михаил.
А ночью ему приснился странный сон – адские сполохи, и ребенок, на глазах меняющийся. Тельце его вытянулось и покрылось грубой чешуей, рот превратился в зубастую пасть, хвост стал толще и длиннее и свернулся кольцом, а сзади раскрылись перепончатые крылья. Существо дохнуло пламенем, и чей-то голос нараспев произнес: «Драконы всегда женились на сестрах». Михаил проснулся в холодном поту, проклиная начальника с его разговорами о чертях.
Проблема была еще в том, что Ланка проявляла полнейшее равнодушие к ребенку. Сначала даже кормить не хотела, отворачивалась. Что было тому причиной – хвост или обида на неизвестного ему отца младенца, а может, шок оттого, что жизнь так изменилась, Михаил не знал. Но он прикрикнул на нее, и она нехотя принялась кормить ребенка, хотя лекарь и сам иной раз думал, что лучше бы младенцу было умереть при родах. Но раз уж дитя появилось на свет, как было не дать ему шанс? То ли клятва Гиппократа, то ли что еще не позволяло Михаилу переступить через человеческую жизнь, хотя он чувствовал, что в новой действительности такая сентиментальность скоро будет неуместной. Вопрос встанет ребром – либо ты, либо тебя.
Молоко у сестры, впрочем, скоро пропало, но к тому времени он притащил из магазинов наверху молочных смесей, хотя боялся, что ребенку еда из мертвого города, отравленного радиацией, на пользу не пойдет. Впрочем, кто его знает, этого ребенка. Может, он уже в утробе матери был лучше приспособлен к новой жизни, чем они сами.
Когда врач остался один в лазарете, он произвел несложную операцию по удалению хвоста у младенца. Ланке и остальным он сказал, что хвостик вдруг отвалился сам – как и высохшая пуповина. Ланка не верила, говорила, что Михаил, наверное, его отрезал. Но и после этого отношение к младенцу и его матери на станции не изменилось. При этом Ланку еще осуждали за то, что ей плевать на ребенка, хотя и ребенка боялись, как огня, и не было вокруг него обычной женской возни, и никто не дрался за право подержать его на руках. Наоборот, женщины глядели на него угрюмо, словно прикидывая, сколько съест этот ненасытный уродец, точно он вырывал кусок у них изо рта. Впрочем, в каком-то смысле так оно и было. Между тем ребенок вовсе не был уродцем, он чем-то был похож на Ланку, и Михаил находил его даже симпатичным, особенно без хвоста. И не раз, держа малыша на руках, чувствовал странное волнение, словно то был и впрямь его собственный сын.
Если бы не ребенок, Михаил давно увел бы Ланку на Сетунь, но куда было девать младенца? И он напряженно ожидал, когда же лопнет у людей терпение и все это выльется во что-то. Во что – он и сам не знал, но чувствовал, что добром не кончится. Повисшее в воздухе напряжение должно было чем-то разрешиться.
И вдруг однажды проблема уладилась сама собой.
Этих людей Михаил на станции видел впервые. И сначала в толк взять не мог, что говорит ему этот лысоватый мужчина с глазами, слезящимися то ли от дыма, то ли от недосыпания. Женщина рядом с ним, с серым, отечным лицом, с седыми волосами, тоже производила впечатление одержимой.
– Мы слышали, у вас трудности… Ребенок… Отдайте его нам. Будем заботиться.
– Своих проблем вам мало? – спросил Михаил.
– Понимаете, – услышал он в ответ, – наш мальчик, Женечка… Мы в тот день, как всегда, оставили его с нянькой, а сами на работу – мы в одной фирме работали до того, как… Когда все кончилось… Если б только мы знали, что больше никогда, никогда… Я боюсь, она руки на себя наложит, – кивнул он на жену, – она однажды уже пыталась. А я без нее не смогу. Понимаете, это такой ужас. Чуть не каждую ночь он мне снится. Она плачет все время. Если вам не нужен малыш, отдайте. Это ничего, что он… не совсем обычный. Там, где мы сейчас, никто ничего не узнает. У него будет шанс. Дефект… э-э-э… легко устраним, всего лишь небольшое вмешательство… найдем лучшего хирурга.
– Да все уже в порядке, – буркнул лекарь.
– Как? – непонимающе уставился на него мужчина.
– Нету уже у него хвоста. Отвалился сам.
– А-а, ну тем более. Никто ничего не узнает, я клянусь вам. Мы со Спортивной добирались сюда. То есть мы сначала на Парк Культуры пришли, а там и узнали про вашего… про малыша. Ему с нами хорошо будет. Хотите – приходите к нам потом. Горелов моя фамилия. Обещаю – будем за своего считать.
– Мне надо поговорить с его матерью.
– Конечно. Конечно, – закивал тот. – Мы будем ждать… сколько надо, будем ждать. Вы можете справки навести… мы люди обязательные. Вы не пожалеете. Мы можем вам сообщать, как дела… как он растет.
– Ну да, ну да, – пробормотал Михаил и пошел в палатку – спрашивать Ланку. Она, по своему обыкновению, лежала, ребенок мирно посапывал рядом.
– Лана, – окликнул он. – Надо поговорить. Ты ведь хотела домой?
Она повернулась и уставилась на него – очень внимательно.
– Мы можем вернуться туда, – сказал врач.
– Мы не можем, – буркнула она, глазами указав на младенца.
– А если бы нашлись люди… если бы мы нашли, кому его оставить? – тихонько спросил Михаил. – Ведь тебе трудно, я вижу.
Сестра, по крайней мере, не принялась бурно возмущаться – и это обнадеживало. Некоторое время она молчала, глядя на ребенка. Потом спросила:
– Кто тебя просил его отдать?
– Ты их не знаешь. Они с другой станции. Со Спортивной. Они потеряли своего малыша. Они будут заботиться о твоем… о нашем.
Сестра вновь пристально уставилась на него. «Ты так говоришь, потому что это не твой ребенок», – читалось в ее глазах.
– А ты будешь свободна. Мы сможем уйти. А если жизнь у нас наладится, вернемся за ним.
