— Понимаешь, Рокки дал мне все, что один боксер может дать другому.
Я не решился расспрашивать его о том, что он имеет в виду, но подумал примерно то же самое: Наполеон дал мне все, что дед может дать внуку. И, будто следя за моими мыслями, он произнес:
— Спасибо тебе, Коко, не знаю, что бы я без тебя делал! Не знаю, что стало бы с империей. Послушай, давай включим приемник и будем повышать свою культуру. Уж от этого-то явно вреда не будет.
До нас отчетливо донесся звучный и умиротворяющий голос ведущего. И через тысячу лет этот вселяющий надежду голос будет задавать точно такие же вопросы. Я наблюдал за выражением лица Наполеона. На нем заиграла неясная улыбка.
— Синий вопрос. Сколько лет прожил Виктор Гюго?
Участники что-то бормотали, не решаясь взять слово. Ведущий дал им подсказку:
— Нашему любимому Виктору Гюго был отпущен долгий век…
— Семьдесят пять лет! — наконец решился один из участников.
— Вот болван! Это, по его мнению, долгий век? — взорвался дед.
— Нет-нет, он прожил восемьдесят три года. Виктор Гюго ушел из жизни глубоким стариком…
Публика зааплодировала.
— Выключи сейчас же! — прорычал Наполеон. — Глубоким стариком… Черт знает что! Совсем мальчишкой! Наверное, был слаб здоровьем. Иногда Этого хочется прибить! Ему и вправду пошло бы на пользу немного попутешествовать. От него попахивает нафталином!
Дверь отворилась, впустив медсестру, толкавшую перед собой тележку со средствами для ухода. Бинты, компрессы, термометр.
— Процедуры!
— Процедуры, конечно! — проворчал Наполеон. — Еще попытается мне свечку вставить.
Он покатил на кресле в сторону туалета.
— Куда вы собрались? — спросила сестра.
— Пописать. А что, это тоже запрещено?
Вернувшись, он громогласно заявил:
— Предупреждаю, мой адъютант останется в палате. Если вы попробуете тайком меня отравить, ничего не выйдет.
Девушка пожала плечами, достала несколько разноцветных таблеток, взяла стакан воды и с улыбкой подала деду. Потом, улучив момент, когда он отвлекся, сунула ему в рот термометр.
— В принципе его надо ставить не в рот, но так хоть он несколько минут помолчит. Дед у тебя очень беспокойный, его имя так ему подходит, просто удивительно!
Наполеон яростно вращал глазами. Гнев — добрый знак.
Наконец девушка достала градусник:
— Под сорок! Странно, на вид он в полном порядке!
— Как я рад, мадемуазель, что слышу это от вас! — заявил дед и, повернувшись ко мне, добавил: — Belas la flegistino, ĉи ne? (А она ничего, эта медсестра, да?)
— Что он говорит? — спросила девушка.
— О, ничего особенного: что вы очень любезны.
Когда она прибирала кровать, дед внезапно знаком подозвал меня:
— Посмотри-ка, Коко, а то у меня сегодня глаза побаливают. Скажи, что у нее написано вон там, на халате?
— На халате?
— Ну да, на правой сиське.
— Написано “Гериатрия”.
Его взгляд застыл. Как будто вместо глаз ему вставили стеклянные шарики. Он побледнел. Губы сжались и стали тонкими, как лезвие ножа.
— Вот паскудство! Ты уверен?
Я кивнул и спросил:
— Дедушка, что с тобой?
— Не зови меня так, особенно в подобный момент!
Приближался ураган. Дед прямо-таки намертво впился колючим взглядом в халат медсестры.
— Мадемуазель! — взревел он.
— Да, месье? — ответила она, вздрогнув от неожиданности.
— Что это у вас тут написано? Вот тут.
И он ткнул пальцем в халат медсестры, которая слегка отпрянула.
— Тут?
— Да, тут. Вы к тому же еще и глухая?
Я подумал, что Наполеон слегка перегибает палку. Растерянная девушка медлила с ответом.
— Я жду, — произнес Наполеон. — Правда, я вообще только и делаю, что жду. Но я вас предупреждаю: мое терпение на исходе.
— Тут? Но вы ведь сами видите, написано “Гериатрия”.
Дед скрестил руки на груди. Лицо его окаменело.
— Спасибо, я умею читать.
— Это мое отделение, да! Я работаю в гериатрии, поэтому и написано “Гериатрия”.
У нее был такой вид, как будто она оправдывается.
— Ну хорошо, мадемуазель, тогда будьте так любезны, принесите мне словарь.
— Словарь? А, поняла, это для передачи “Цифры и буквы”. Финал в записи?
— Нет, для прямого эфира, передача “Я больше не буду насмехаться над людьми, иначе это плохо кончится”.
Не уразумев, что она сделала не так, сестра вышла из палаты.
— Понимаешь, Коко, я против нее ничего не имею, — сказал Наполеон, — но есть вещи, в которых надо разобраться. Прояснить раз и навсегда. Немедленно. Так будет лучше.
Спустя пару минут девушка принесла Наполеону словарь.
— Я одолжила его у вашего соседа, который участвует в игре на самое длинное слово.
Наполеон покосился на меня и проговорил:
— Alkroĉu vin, Bubo, forte skuiĝos. (Держись, малыш, сейчас мы ей зададим.)
Крутанув колеса своего кресла, он подъехал вплотную к медсестре.
— Не надо мне рассказывать о своей жизни, мадемуазель, как и о жизни моих соседей, мне на все это плевать. А теперь найдите гериатрию.
Она стала листать страницы, высунув кончик розового языка.
— Гериатрия… Гериатрия… Вот!
— Читайте. Если умеете.
— Так… Область медицины, изучающая болезни людей пожилого и старческого возраста.
Она подняла глаза и простодушно улыбнулась.
— Вот видите, это слово из греческого, — пояснила она и хихикнула. — Забавно, верно? Сколько всего можно узнать из словаря! Вы довольны?
Наполеон впился ногтями в подлокотники кресла. На висках вздулись голубые вены.
— Вам действительно хочется знать, что доставило бы мне удовольствие? Ну что ж, черт бы вас всех побрал, мне хотелось бы знать, что я забыл в этом отделении для стариков!
Медсестра теперь уже действительно не знала, что ей делать с этим разбойником без малого восьмидесяти шести лет, который грозился все разнести и продолжал истошно вопить:
— Да, мадемуазель, я хотел бы узнать, что я делаю тут, вместе со старыми психами! Я не прошу луну с неба, а всего лишь чтобы вы признали свою ошибку! ВОТ И ВСЕ!
Медсестра стремительно покинула палату. Просторный пейзаж за окном пылал в закатном солнце. Мой император, судя по всему, забыл обо мне и, сидя в своем кресле, молотил кулаками пустоту. Казалось, он наносил удары солнцу, медленно умиравшему среди широких величественных равнин.
