— Америкашки, они не так занудствуют по поводу прав, как наши. Купил шлем, и ладно. А там хоть вместо ночного горшка его используй.
А еще однажды на его бой пришел посмотреть Гэри Купер.
— Точнее, не только на мой, но он мне тоже пожал руку в раздевалке. Ты хоть знаешь, кто такой Гэри Купер?
Я помотал головой. Он хлопнул ладонью по подлокотнику кресла:
— Черт, не может такого быть, чтоб ты не знал Гэри Купера! Неудивительно, что в мире все идет наперекосяк.
Судя по всему, он был не на шутку возмущен. Я сказал только, что никто из моих сверстников не знает, кто такой Гэри Купер. Другое поколение. Он сжал кулаки, вытянув указательные пальцы, и прицелился в меня, словно из револьверов.
— Сейчас ты умрешь, Билл, — произнес он страшным голосом.
— Сжалься надо мной! — взмолился я.
— Нет, Билл, одному из нас нет места на земле. Или ты, или я. Я решил, что это будешь ты. Потому что у меня в руке “кольт” и направлен он в нужную сторону.
Он изобразил выстрел, я свалился на пол. Он дунул на ствол воображаемого револьвера.
— Таким был Гэри Купер, Коко. Ковбой. The cow-boy. Не то что нынешние хлюпики. Сегодня, глядя на актера, даже не поймешь, парень это или девчонка!
Он ненадолго замолчал, пытаясь унять отрыжку.
— Коко, — попросил он. — Нужно, чтоб ты мне помог.
— В чем?
Он заколебался.
— Я устал.
Устал? Как странно было слышать от него это слово! Но он вроде бы снова овладел собой.
— Только ничего не придумывай, просто я немного струхнул. Брюхо разболелось. Открыл завалявшуюся банку сардин. А теперь они просятся обратно наружу. На банке была ржавчина, на рыбках тоже.
Я порылся в мусорном ведре. Эти консервы выпустили еще до изобретения консервов.
— Тебе ее подарил Гэри Купер?
Он улыбнулся:
— Не вздумай это повторять. Давай-ка помоги мне лечь.
Дед оперся о мое плечо, чтобы перебраться в кровать. Он был легкий, не тяжелее бабочки. Я поправил простыню, накрыл его одеялом по самую шею, как маленького слабого ребенка. Странно, но тогда впервые у меня мелькнула мысль, что теперь я забочусь о нем. Я наклонился к его лицу. Его шелковистые волосы слегка поредели.
— Мой император, может, сообщим Жозефине? Или ты не хочешь ее видеть?
— Она тебе пишет?
Я замялся.
— Нет.
— Знаешь, Коко, я кое-чего тебе не сказал.
— По поводу боя с Рокки?
Он какое-то время не отвечал, я даже подумал, что он уснул.
— Нет, — вновь заговорил он, — по поводу Жозефины. Ты знаешь, когда она села в мое такси той ночью, помнишь, я тебе рассказывал…
— Да, помню.
— Она сказала мне: поезжайте прямо, а там посмотрим, где мы окажемся. Мы остановились на пляже в Нормандии, в одном местечке под названием… Ой, я не помню. А она наверняка помнит, она всегда все помнит. Помнит за нас обоих.
Я поцеловал его в щеку. Кожа у него была мягкая. Я вышел на улицу. Стоял лютый холод, и слезы у меня на щеках сразу же превращались в застывшие ручейки.
* * *
В моих снах высокие деревья продолжали тихо падать одно за другим. Часто я просыпался затемно, и лоб у меня был мокрый от пота.
В одну из таких ночей раздался телефонный звонок. Отец встал. Я не представлял себе, сколько может быть времени — не то очень поздний вечер, не то очень раннее утро. Напрасно я пытался угадать, кто на другом конце провода, отец говорил мало и чуть слышно, даже слов было не разобрать. А вдруг мой император позвал на помощь? Прошло несколько минут, хлопнула входная дверь, затем отъехала машина.
На сей раз мотор не заурчал, а тоскливо взвыл, не предвещая ничего хорошего. Утром мама кормила меня завтраком, я воспользовался моментом и спросил:
— Мама, мне показалось, что сегодня ночью звонил телефон.
— Папин сотрудник ехал на машине и попал в аварию.
— И папа уехал?
— Да, чтобы… забрать важные бумаги, которые тот человек увез с собой.
Улыбка у нее вышла такой же неубедительной, как и ложь. Я ушел в школу, сам не свой от тревоги. В голове проносились самые ужасные картины.
Александр сразу это заметил. Он, как обычно, был в своей высоченной шапке, кожаная отделка которой блестела на солнце. Никогда я не встречал человека, носившего что-то подобное.
Он хотел, чтобы я все ему рассказал, но я не мог. Стук шариков, которые он нарочно перебирал в кармане, искушая меня, не помог развязать мне язык. Он улыбнулся и прошептал на одном дыхании:
— Есть вещи, о которых мы не можем говорить, это то, что для нас священно.
Я подумал тогда, что молчание порой объединяет лучше любых слов.
В начале следующей перемены мальчишки, проходя мимо вешалки, стащили шапку Александра. Завладев добычей, они ринулись во двор, издавая воинственные индейские кличи. Александр, ошалевший так, словно с него сняли скальп, еле выдавил:
— Я знал, что это когда-нибудь случится!
Его странная шапка перелетала из рук в руки, словно мяч в регби, ее валяли в пыли, гоняли по двору, пиная ногами. Утомившись, мальчишки решили растоптать ее и таким образом с ней покончить.
— Погоди, — сказал я Александру, — смотри, что сейчас будет.
— Не надо, — прошептал он, пытаясь меня остановить.
Но я уже был далеко. Я почувствовал, как от меня отделяется некий невидимый человек, как по моим жилам растекается то, что есть во мне от Наполеона. Я с разбегу уложил троих, а остальные сочли, что лучше заняться чем-нибудь еще, кроме этой драной шапки. Вернее, того, что от нее осталось.
Александр разглядывал ее со слезами на глазах. Он вертел ее и так и сяк, пытался придать ей форму, но она превратилась в тряпку, а ее кричащие цвета скрылись под слоем пыли. У него дрожал подбородок. Он пожал плечами и сказал мне:
— Вот, возьми свои шарики, ты их заслужил. И больше никогда в них не играй.
— Может, пока оставишь их у себя?
Он улыбнулся, кивнул и показал мне разноцветные лохмотья, в которые превратилась его шапка.
— Видел? Остается только отнести ее на помойку.
— Нет! На рождественские каникулы мы поедем к бабушке на юг Франции. Я уверен, она сумеет ее починить. Дай сюда.
Он на миг заколебался, потом протянул мне шапку. По его глазам я понял, что она ему так же дорога, как мне — подаренные дедом шарики.
— Я уверен, что мама мне соврала. С Наполеоном что-то случилось.
* * *
