Дорогой мой Леонор!
Откровенно говоря, мой мальчик, я влипла, и это еще мягко сказано. Эдуар, о котором я тебе говорила (помнишь, тот, что ест палочками все, даже булочки), так вот, он вздумал показать мне Японию и вообще всю Азию, с юга на север и с запада на восток, но лично я предпочитаю Европу, к тому же запад Европы, и даже север запада Европы. Как я тебе уже говорила, он очень хорошо знает ту часть мира, где всю жизнь продавал свои спички и покупал палочки (я так и не решилась спросить, почему он делал спички, если ему нужны были палочки, а они там изготавливали палочки, если нуждались в спичках).
К счастью, я догадалась, к чему он ведет, и сказала ему, что не могу уехать, пока не закончу вышивку, ведь у меня есть гордость, не могла же я сказать, что вяжу свитер для бывшего мужа, который решил начать новую жизнь и выставил меня за дверь после 50 лет брака, и тут я снова вспомнила о Пенелопе, жене Одиссея, которая, чтобы выиграть время, ткала покрывало. Заметь, если подумать, Пенелопа — первая жена моряка и первая набитая дура!
Говорят, из Японии и из Азии вообще возвращаешься другим человеком, но лично я не понимаю, зачем возвращаться из путешествия другим человеком, меня вполне устраивает, что я такая, какая есть, а когда смотрю на себя в зеркало, то уж совсем не понимаю, почему твой дед выгнал меня вон, правда, слово “понимать” тут не подходит, потому что я и так прекрасно знаю, что происходит в отбитой голове этого упрямого осла, на ней столько шишек, не одна и не две, и все из-за его боксерской гордости. Сейчас я без конца вспоминаю пляж в Нормандии, куда мы с Наполеоном приехали на рассвете, то путешествие было гораздо более далеким, чем в Японию, уверена, что он о нем забыл, он не сентиментален, но я помню за нас обоих.
Главное, не говори ему, что я тебе об этом рассказала, он решит, что я специально за тебя цепляюсь, хотя я хочу подольше помариновать этого старого дурака в его одиночестве, ему же хуже, сам будет на коленях умолять меня вернуться, короче, Эд (Эдуар) спросил меня, когда вышивка будет закончена, чтобы заказать билеты на самолет, и я ему сказала, что готовы только рукава, и чуть было не выдала себя, знаешь, на самом деле я дошла до середины груди, вяжу очень быстро, у него сделался расстроенный вид, и он как будто заметил подвох, но в этот момент он вдруг оперся обеими руками на стол, как будто хотел накинуться на меня и поцеловать, словно двадцатилетний, но проблема в том, что правую руку он положил на решетку корейского барбекю, встроенного в стол, так что его порыв на этом и закончился, он взвыл, стал трясти рукой, решетка прилипла к его ладони, раздавалось шипение, и желание поцеловать меня, как ты понимаешь, улетучилось.
Пришлось вызывать спасателей, и в ожидании их он сидел, стиснув зубы и стараясь сохранять приличный вид, но он мучился ужасно, потому что решетка продолжала поджаривать ему руку, и пахло горелой свининой, но этого я ему говорить не стала, он успокоился, прочтя два или три хайку, такая штука у них там есть, просто потрясающая.
Ему пришлось наложить толстую повязку на кисть, у меня на глаза навернулись слезы, потому что я вспомнила боксерские перчатки твоего деда, я злилась на себя, что думаю об этом упрямом осле, тогда как Эд тут, рядом со мной, и он страдает из-за меня, спасатели усадили его в машину, но он успел взять с меня обещание, что, когда он поправится, мы отправимся прямиком в Японию, первым же утренним поездом, я обещала, потому что он был в таком состоянии и нуждался в моральной поддержке, и перед тем как уехать, он так красиво улыбнулся и сказал, стиснув зубы: “Любовь причиняет боль”.
Дверцы спасательского фургончика захлопнулись, мне пришлось возвращаться домой одной, думая о твоем деде, упрямом осле, и о том, что сказал Эд, его слова — чистая правда, чистейшая, наверное, твой дед был великолепен в боксерском халате, жалко, что я никогда не видела его в бою, несколько раз, ты будешь смеяться, я просила его одеться как на ринге, только для меня, жаль, что он все бросил после боя с Рокки, я пыталась уговорить его вернуться на ринг, но куда там, он и слышать об этом не хотел, он наверняка рассказал тебе, что результаты боя были подтасованы, в каком-то смысле так и есть, и я села на скамейку, над озером поднимался не то туман, не то пар, холодный, легкий и нежный, и на сердце у меня было и тяжело, и легко одновременно, то ли меня радовала прожитая жизнь, то ли печалила нынешняя, я знаю, что всегда буду смотреть на него глазами той его пассажирки из далекого прошлого, и мне по-прежнему кажется, что у меня между пальцами ног застряли песчинки, позаботься о нем, потому что он из тех, кто совершенно не умеет жить один, кто вприпрыжку входит в преклонный возраст, не отдавая себе отчета в том, что арбитр уже готов ударить в гонг, завершая бой.
Твоя мама сообщила, что вы вроде бы собираетесь приехать ко мне на Рождество, ты мне напишешь на бумажке те слова, что у деда на боксерских перчатках и на шаре для боулинга, я не уверена в правописании, тем более что они, кажется, на английском или американском, скопируй их без ошибок, потому что обидно будет из-за орфографии распускать и перевязывать все заново.
Любящая тебя бабушка
PS: Когда ты приедешь, я расскажу тебе о хайку, сразу поймешь, как здорово они помогают расслабиться
PS: Ты заметил, у меня по-прежнему нелады с точками, но все ведь и так понятно
Глава 16
Отец рассчитывал на эффект неожиданности.
— Мы не будем его предупреждать, а в последний момент — бац! — заедем за ним. Чтобы не смог отказаться. Привезем его, а тут омар, его любимая копченая грудинка с чечевицей, торт, свечки, happy birthday, детские воспоминания и все такое. Ставки высоки. Нужно тронуть его сердце!
Он посмотрел на свои ноги и добавил:
— Я даже сниму ботинки с квадратными носами. Я все что угодно сделаю, чтобы…
В последний момент, когда он уже собирался ехать на машине за Наполеоном, его неожиданно осенила новая идея.
— А скажи-ка, что, если тебе за ним поехать? — спросил он меня.
— Мне?
— Да, так будет лучше! Ты приедешь, спокойный, расслабленный, и скажешь примерно так: “Поедем пообедаем у нас”. С невозмутимым видом, как будто ничего не знаешь. Если поедешь ты, он ничего не заподозрит. Ты понимаешь?
— Да, понимаю. Папа, ты такой хитроумный!
— Естественно, тебе нельзя проговориться, просто скажешь ему, что мы хотим с ним повидаться.
Он встал на цыпочки, положил руку мне на плечо и заявил:
— Ты будешь моим внедренным агентом.
* * *
Не успел я постучать в дверь, как он меня окликнул:
— Входи, Коко!
Я вошел.
Мне открылось потрясающее зрелище: дед в самом центре гостиной, разодетый как лорд. И самое невероятное, он стоял прямо, как тополь, небрежно опираясь на подлокотник кресла и скрестив ноги, в белоснежном костюме, словно окруженный царственным сиянием, сливавшимся с ореолом волос. Он был ослепителен.
