— Одно уточнение. Я вам сейчас объясню. В синтоистской философии отец и сын…
— Хорошо-хорошо, я все понял. Поступайте как хотите, только больше ничего мне не объясняйте. Женитесь, не женитесь, мне это по… — И, не закончив фразы, он повернулся к маме: — Черт, все-таки третий возраст — это что-то!
И уткнулся в журнал кроссвордов.
— Не знаю, как вы, а я посмотрела бы что-нибудь развлекательное по телевизору, — сказала мама. — Что-нибудь простенькое, смешное. Например, фильм, который позволяет забыть о реальности.
Эдуар вытащил из сумки коробку с диском:
— У меня есть то, что вам нужно. Я рассчитывал посмотреть его с Жозефиной, но это ничего. Я все равно знаю его наизусть. Вот увидите, это очень забавно, смотрится на одном дыхании. Хотите посмотреть? На этом большом экране будет просто супер! Тем более в оригинальной версии!
— Это комедия? — спросила мама.
— Гораздо лучше: театр но.
— Театр чего? — спросил отец, оторвавшись от своих кроссвордов.
— Объясняю: но, или, если вам больше по вкусу, гигаку. Или бугаку. Мой милый родственник в этом разбирается?
— Нет, — буркнул отец. — Это для общего развития. Мне очень хочется, чтобы день прошел самым приятным образом.
Снаружи начался ледяной дождь. Судя по всему, надолго.
— Вы будете в восторге! — заявил Эдуар, ставя диск. — Посмеетесь вволю! Если не все поймете, я вам…
— Вы нам потом объясните, — закончила мама.
— Вот, смотрите.
Вскоре на экране возник человек в черном шелковом кимоно, подвязанном широким красным поясом. Он был один на пустой просторной сцене, смотрел направо и налево, словно что-то искал. Над подведенными черным глазами расходились наискосок широкие брови, что придавало ему злобный устрашающий вид. Внезапно он замер, издал короткий пронзительный крик “ииии!”, потом затрясся с головы до ног, как розовый куст по время грозы.
— Он сильно разгневан, да? — спросил я у Эдуара.
— Нет, он очень доволен. Он весельчак. Он видит жизнь с приятной стороны!
Тут мужчина сделал большой шаг вперед и с оглушительным грохотом топнул по полу. Потом стал вращать глазами, шевелить ушами, хрустеть челюстями, крутить задом, раздул живот, насколько смог, выпятив пупок к потолку, коснулся языком кончика носа и издал вопль, от которого мы все вздрогнули.
— Бедолага! — вздохнул Эдуар.
— Почему это он бедолага? — удивился отец.
— Вы же видите, он очень несчастен. Не видите?
— Да, конечно, теперь, когда вы все объяснили.
— Смотрите, смотрите! — вскричал Эдуар, указывая пальцем на экран. — Не отвлекайтесь, а то пропустите самое интересное!
Мужчина, который уже какое-то время стоял в одиночестве посреди сцены, задрал голову и стал смотреть вверх. Обратив лицо к небу, он, казалось, следил за плывущими облаками. Он поднял указательный палец, как будто хотел понять, откуда дует ветер.
Тут Эдуар расхохотался:
— Ну правда же, хорошая сцена! Каждый раз умираю со смеху, когда ее смотрю. Разве я не прав?
— Да, просто уморительно! — мрачно ответил отец.
— Так вы согласны? О, у меня идея: может, посмотрим ее еще раз? Опять повеселимся!
— Нет-нет, — запротестовал отец, — это нарушит ритм действия!
И правда, из-за кулис появился хрупкий силуэт. Его окружали облака тумана, создававшие видимость крыльев. Фигура неслышно приблизилась к мужчине в темном кимоно, но он, казалось, ее не видел. Она бродила вокруг него минут двадцать.
Фигура исчезла, мужчина рухнул и распластался на полу, словно блин.
— Каждый раз попадаюсь на удочку! — воскликнул Эдуар. — Признайтесь, финал совершенно неожиданный!
— Я признаю, что… э-э-э… это чертовски неожиданно. Можно было ожидать чего угодно, только не этого. И теперь все закончилось? Совсем? Вы уверены?
— Да, но только первая часть. Всего их пятнадцать. Уверен, вам понравится — действие, смех, нежность. Если хотите, я завтра снова приду, и мы…
На улице по-прежнему шел дождь. Я подумал о Наполеоне. И об Александре: как он там без своей шапки?
Мама уснула, ее рука свисала с подлокотника кресла, альбом упал на пол.
И в этот момент я почувствовал, как время плывет над нами.
* * *
Эдуар в своей ушанке и сапогах из яка давно уже нас покинул, когда ближе к вечеру проснулась Жозефина и вышла к нам бодрой походкой, свежая как бутон, с гладким личиком и пухлыми щечками. Отец сообщил ей о визите Эдуара. Она потянулась, зевнула и спросила:
— И что ему было нужно?
— Он приходил по поводу свадьбы.
— Свадьбы? — удивилась Жозефина. — Какой свадьбы?
— Своей.
— А, так он женится?
— Ну да.
— Надо же, мог бы мне сказать. А на ком?
— На тебе.
Жозефина резко развернулась на месте и изменилась в лице:
— На МНЕ?
— Да, поскольку ты согласилась. И сама ему это сказала вчера по телефону.
Жозефина рухнула в кресло и закрыла глаза. Наверняка судорожно рылась в памяти.
— Заметь, — сказал отец, — он очень милый. Слегка чокнутый, но милый.
— Замолчи, — простонала Жозефина. — Да, мне кажется, туман рассеивается… и я что-то припоминаю. У него, наверное, была смешная физиономия.
— Когда?
— Когда ты сказал ему, что я напилась. И что я замужем. У меня есть Бонер.
Отец прикусил губу, мама прыснула со смеху. Жозефина встала.
— Погоди… Ты хочешь сказать, что ты…
— Ну, мама, вспомни же! “Я готова к новой жизни”. Ты же собиралась ехать с ним куда угодно, хоть в Патагонию!
Жозефина обхватила голову руками и стала раскачиваться взад-вперед.
— Неправда, все это неправда! Это я просто так сказала. Не знаю, может, что-то привиделось, это ведь Рождество. Надо же быть полным тупицей, чтобы все так понять.
Папа шарил глазами по комнате, стараясь найти какое-нибудь утешение. Наконец он остановил взгляд на старой бутылке из-под лимонада, переделанной в лампу с соломенным абажуром, и стал ей улыбаться. Создалось впечатление, что он намерен многое ей поведать.
— На самом деле я уже ничего не понимаю в ваших делах, — негромко произнес он. — Ты говорила, что хочешь все изменить, начать новую жизнь, что вышивка закончена… Вперед в Патагонию! Тут появляется этот, в ушанке, весь в меху яка, с лекциями о театре го и игре но… И я…
— Папа, мне кажется, все наоборот, — сказал я, — театр но, игра го. Хочешь, я тебе объясню?
